Зоя Александровна Туманова - Кумуш-Тау — алые снега

Тянется рука потеребить бороду. Ох, эта борода! По идее — черная, но выгорела на солнце до отчаянной рыжести. Примерзает к вороту, к треуху. Олег подолгу оттаивает над плитой. В широкую его спину летят шуточки:

— Скандинавам — физкультпривет!

— А не проще ли бородку — топором?

— Она греет! — серьезно отвечает Олег. От глаз его, младенчески синих, от внезапно вспыхнувшей улыбки, от здоровой красноты выдубленного ветром лица исходит ощущение ясности, простоты, устойчивой силы...

Искандер, тот другой. Он как горная река — то вьется чуть поблескивающей струйкой, то как забурлит — и тут уж уходи с дороги. «От легкой жизни заплесневеть можно», — вот главное его убеждение.

Димка. Отменный же парень. Пять вершин хорошей квалификации на счету, не говоря уже о «пучинах учености», как именует Олег Димкину эрудицию; только бы не растекался мыслию по древу, вот как сейчас, — глаза смотрят сквозь стену, сквозь ночь, неизвестно куда. И на языке, наверно, уже танцует очередное «А что, если....»

— Дим, напомни, — интенсивность солнечной радиации в верховьях: сколько калорий на квадратный сантиметр?

Димка, закинув голову, усмехнулся лениво:

— Двести тысяч — приблизительно. Впрочем, ты это знаешь не хуже меня. Не надо чуткости, дорогой мой научный руководитель! Я не тоскую по дому. Слушаю метель. Подумай, сколько оттенков! Начинает таким контрабасным гудением. И — вверх, в ультразвук, куда тебе Има Сумак!

— Шайтан свадьбу справляет! — вставил Искандер, не дав себе труда вслушаться. Димка продолжал все так же отрешенно:

— Разнообразие — закон природы. А снег? Это белое — вечно белое! Это Великое Одно и То же! И сколько ни делай вида, что его можно изучать, вода есть вода, хотя и замерзшая....

Уши вяли — слушать такую безответственную ересь.

Артем вскочил, зашагал по комнатушке — так плещется вода в ванночке, от стены к стене. «Снег! — хотел он сказать. — Что ты знаешь о силе снега, пижон? Снег уносит в тартарары похожих на тебя верхоглядов. Как бритвой, срезает селенья на склонах гор. Останавливает поезда. Снег страшен? А попробуй без него! Снег — пуховое одеяло земли, прародитель рек, залог урожая. В белизне его — зеленый хруст огурца и бронза зерна...»

Но говорить все это было бы долго и как-то неловко, и поэтому Артем сказал:

— Потенциал ледника зависит от накопления осадков. И мы будем изучать снег. Вот так.

Димка фыркнул — в точности, как горный козел на водопое:

— Вы — те самые физики, братцы, в ком ни грана от лириков.

— А в тебе — есть гран, — вмешался Олег и сладостно прищурился. — Ты не физик, не лирик. Ты, дорогой — лизик!

— А вот за лизика... — начал Димка страшным голосом и замахнулся было толстенной книгой — «Поджигателями» Шпанова, но Артем намертво сковал ему за спиной руки:

— Ты-то поджигатель и есть — опрокинешь свечку, лизик!..

Много в природе загадок, и вот одна из них: чья бы ни была очередь вставать первым и орать для остальных «Па-адъем!», получается одинаково противно. Бьет по нервам без промаха.

На подвесных в два яруса койках слышатся гулкие вздохи. Из-под одеял выпрастываются замлевшие руки — и прячутся: жаль расставаться с нежащим, скопленным за ночь теплом. Спрашивает Димкин непроснувшийся голос: «Метель или ясно?» «А ты выйди и нам скажешь!» — отзывается Искандер.

Дверь в домике — явное архитектурное излишество: открывается только люк в потолке. Конечно, занесло. Сообщение «Полтора метра снега выше крыши!» вызывает довольно прохладный энтузиазм. Добавочное известие «А метели-то след простыл!» встречается буйным ликованием.

— Я сегодня дежурный наблюдатель, — напоминает Димка. — Вы копайте траншеи, а я потопал...

— Он дежурный! — вскрикивает Искандер. — А я? Мне не нужна ясная погода? У меня теодолит, я без видимости — ничто! Вчера двадцать километров зазря отсчитал! Земля и небо крутятся, где верх, где низ — не поймешь!..

— Не забывайте, что это главный научный прибор! — Олег торжественно вручает совковые лопаты, и все, ворча, выходят на аврал.

И вот прорыта заново траншея в голубоватом, просвечивающем снегу. Как мимолетное виденье, исчезает завтрак. Распределены маршруты. Последний Димкин негодующий вопль: «Кто взял мой актинометр?»

Обычное утро рабочего дня. Только небо, синее до черноты, и пылающий костер солнца, и сердце, вдруг ощутимо толкнувшееся о ребра, напоминают: высота три тысячи --">