Иван Дмитриевич Василенко - Волшебные очки

ПЕРЕД ЭКЗАМЕНОМ

Я хожу по улицам Градобельска и считаю церкви. За три дня насчитал тридцать шесть. А жителей в городе не больше сорока тысяч. Интересно, чем они занимаются? Неужели только тем, что ходят по церквам? Чаще всех тут бросаются в глаза попы и монахи. Ими хоть пруд пруди. И очень много учащихся. В таком маленьком городке есть и мужская гимназия, и две женские, и духовная семинария, и реальное училище, и учительская семинария, и женское епархиальное училище. А возглавляются они старейшим в России учительским институтом. Чтобы стать его воспитанником, я и приехал в этот уездный городок с уютными полутораэтажными домами и огромными раскидистыми тополями по обеим сторонам немощеных улиц.

Поселился я в том самом доме и в той самой комнате, где раньше жил мой брат Витя. К этому времени он уже окончил институт и уехал учительствовать в большую станицу на Дону. Из окна я вижу, как по улице цепочкой бредут запыленные богомольцы в домотканых свитках, в лаптях, с котомками за спинами, с посохами в руках. Пройдет одна цепочка, а через десять— пятнадцать минут уже тянется другая. И так весь день.

В городе два монастыря — мужской и женский. В церкви мужского стоит рака^[1] с «нетленными мощами» святого Иосафата. Вот к ним-то и стекаются на поклонение эти люди из разных мест необъятной России.

— Антонина Феофиловна, а что их тянет сюда? — спросил я однажды свою квартирную хозяйку, женщину не первой молодости, но еще бодрую и подвижную.

— Как что? Одни много нагрешили — вот и идут грехи замаливать. Другие сильно болели и дали обет отправиться к святым местам, ежели бог вернет здоровье. На третьих священник эпитимию наложил — тоже, значит, за грехи. А больше — так просто, из любви к господу богу,

— И все пешком?

— Пешком, конечно. Иные так разотрут ноги, что уже и ступить на них не могут.

— Значит, богу молятся и руками и ногами?

— А ну вас! — отмахнулась хозяйка. — Богохульник вы.

Антонина Феофиловна родом из Севастополя. О своем родном городе она рассказывает каждый день и каждый день удивляется: «Понимаете, там деревья растут прямо из камня! Вот чудо какое!»

Болтовня ее отвлекает меня от занятий, а между тем я и приехал сюда за неделю до экзаменов, чтобы никто не мешал мне читать конспекты.

Отвлекает мое внимание и колокольный звон. Когда зазвонят во всех церквах к обедне или к вечерне, то в городе стоит сплошной гул, в котором с трудом отличаешь густой бас собора, баритон мужского монастыря и дискант женского.

Да еще отвлекает меня солдатское пение, напоминая о начавшейся войне с Германией и Австро-Венгрией. Идя на учение или возвращаясь с учения, солдаты бьют сапогами по песчаной мостовой и с вымученной бодростью горланят:

Соловей, соловей, пташечка!

Канареечка жалобно поет!

Раз-два! Раз-два!

Горе не беда!

Канареечка жалобно поет!

Я прижимал ладони к ушам и мчался по страницам конспектов сквозь войны Пуническую и Троянскую, Столетнюю и Тридцатилетнюю, мимо Ахилла и Патрокла, Ганнибала и Филиппа V, Юлия Цезаря и Александра Македонского. Мчался, как мчится курьерский поезд сквозь ливни с грозой и туманы.

Однажды, когда я вот так сидел с зажатыми ушами, в комнату вошел смуглолицый, ладно скроенный человек лет двадцати семи, в институтской форме, с фанерным чемоданом в руке. Засунув чемодан под кровать, он в упор оглядел меня черными жгучими глазами и отрывисто спросил:

— Мимоходенко? Дмитрий?

— Да. А вы Заприводенко? Роман?

— Допустим. Но как вы узнали? Здесь ведь три кровати. Третью тоже институтец занимает. Так, может, я не Заприводенко, а Диссель Аркадий?

— Вам в кожу угольная пыль въелась. А брат говорил, что Заприводенко на каникулах уезжает в Донбасс и там работает в шахте забойщиком. Диссель же разъезжает на каникулах по разным городам как агент торгового дома «Галстуки и подтяжки». Откуда у Дисселя угольная пыль возьмется?

— Гм… Вы наблюдательны. Что ж, будем знакомы. — Он --">