Альберт Анатольевич Лиханов - Лежачих не бьют

1

Только тот, кто не верит самому себе, может утверждать, что детству неподвластны сложные материи, что детство — это всего лишь приуготовление к жизни, и прежде чем о чем-то судить, надо много каши съесть, да и получить право…

Какое право? Кто его выдает? Да разве же можно жизнь человеческую разделить на куски — ведь она не колбаса и вся едина — и детство, и взрослость, и старость.

Другое дело, что детство чаще всего не может объяснить, что и как оно чувствует, — но чувствует, без сомнения. И в этом заключено равноправие детства с остальными частями всякой жизни.

Малый человек не может толково объяснить, что он чувствует, не может объяснить свои волнения, ему не хватает умения поведать о страданиях своих.

Но он чувствует, волнуется, спорит.

Не все понимая, он всему внимает, все пробует. И растет.

2

Улица перед нашим домом до войны, да и до ее середины, войны то есть, была самая что ни на есть проселочная, хотя ведь жили мы в городе.

Что такое проселочная дорога? Точнее всего, такие дороги надо бы назвать междусёлочные. Между деревень, между сёл, вообще между незначительными поселениями просто по земле ездят люди на машинах, а чаще на обыкновенных телегах, запряженных лошадьми, и когда но многу раз едут одним и тем же путем, образуется колея, протоптанный, прокатанный много раз один и тот же путь, этакое углубление, по которому движутся колеса всякого транспорта, и когда колея спускается в низину, а там скапливается вода, образуются колдобины, где и застрять нетрудно.

Но все это вполне естественно и понятно, когда такая дорога между деревнями, да и ездят-то по ней не так уж часто, особенно когда все машины, кроме газогенераторок, на фронт, как мужчины, призваны. А если такая проселочная дорога прямо в городе? Да еще по ней все-таки нет-нет да и прокондыбает тыловая газогенераторка? Или десяток-другой подвод прочавкает по жидкой грязи?

Или эти стада, предназначенные на убой!

Мама, когда нам навстречу попадалось такое стадо — а гнали их и мерзлой зимой, и прекрасным, украшенным чудными белыми облаками летом, но почему-то чаще всего дождливой, наполненной влагой, серой осенью, — советовала мне отвернуться, посмотреть в другую сторону да и подумать о чем-нибудь ином; ну, что, мол, поделаешь, гонят животных на мясокомбинат, уж так устроена жизнь. Однако на вопрос: чья жизнь? — человеческая или коровья, бычья, телячья — отвечала уклончиво, дескать, люди без мяса прожить не могут, особенно мужчины, особенно на войне, — мамочка моя таким образом как бы пыталась объяснить мне жизненную необходимость убийства этих блеющих, напуганных, ничего не понимающих бедных скотин. А сама отворачивалась в сторону, дергала меня, поторапливая, за руку, когда я останавливался в недоумении и жалости, вглядываясь в огромные, чудесные и неправедно страдающие глаза маленьких совсем телят, думая притом, что, может быть, они похожи на меня — ведь я дитя человеческое, а они тоже дети и не виноваты они вовсе в том, что они дети коровьи.

Стада эти возглавляла телега или всадник с кнутом в руках, или просто немолодой и, выходит, опытный пастух — потом двигались быки, коровы, телята, а за ними обязательно, заключая шествие, ехала опять телега, а то и две-три, и на них лежали, пытаясь поднять голову, телята, те, что совсем, видать, малы или выбились из сил и не могут идти сами.

Усталых этих телят связывали веревками по ногам, я это хорошо видел, они бились, пытаясь встать, поднимали голову, но, понятное дело, выходило это неловко, неудобно, и они роняли головы на тележные доски, едва прикрытые соломой, и жалко, бессильно мычали тонкими детскими голосами.

Когда я был совсем маленьким, всякий раз, встречая стада эти, ударялся в рев, но с годами, пожалуй, очерствел и научился, как велела мама, отворачиваться.

Впрочем, это только так мне казалось. Как и маме.

Но вернувшись к дороге нашей, квалифицируемой как проселочная или просто — проселок, поясню, что проход такого стада хотя бы раз в неделю (а осенью их гнали чуть не каждый день) превращал улицу в разбитое, грязное, без пешеходных попутных троп иоле, и не то что ездить, но и ходить-то пёхом по ней было крайне затруднительно, почти невозможно.

3

И вот в самом начале --">