Эсфирь Яковлевна Цюрупа - Олешек

завтрак поглубже в карман, поднимает ногу и ставит её в бадью. Едва он успевает перенести через край бадьи вторую ногу и ухватиться за проволоку, как Валерка дёргает рукоятку, и бадья подпрыгивает вверх на целый метр до самого подоконника.

— Граждане, берите билеты! — кричит Валерка.

— А сколько стоит билет? — спрашивает Олешек.

— А сколько у тебя в кармане звенит?

— Сорок две копейки. Они мамины.

— Ничего! — Валерка живо выгребает из кармана монеты. — Держись, поехали!

Бадья со скрипом ползёт вверх. Вот уже уплыл подоконник, вот уже форточка осталась внизу. Перед глазами Олешка — заснеженный карниз второго этажа. Олешек начинает гудеть, как мотор. Будто поднимается на вертолёте. Вертолёт уже возле стёкол второго этажа. Сквозь них пассажир видит забрызганный извёсткой подоконник, на нём кисть и чью-то сделанную из бумаги шляпу.

Стоп! Бадья дёрнулась и остановилась.

— Заело! — крикнул с земли Валерка. — Сейчас исправлю!

Он тянет проволоку, толкает рукоятку. А Олешек висит в бадье. Вниз — далеко, вверх — высоко.

— Скоро? — дрогнувшим голосом спрашивает Олешек сверху.

— Скоро, — отвечает снизу Валерка.

Но случается что-то непонятное. Валерка исчезает. Только что возился тут у лебёдки, и нет его, как ветром сдуло.

— Валерка-а! — кричит Олешек, и бадья, скрипя, танцует под его ногами.

Сквозь рукавицы пробирается к пальцам холод от промёрзшей проволоки. А снежный ветер, как лохматый пёс, дёргает за полы курточки и толкает Олешка и раскачивает бадью.

— Валерка-а-а!..

Но только вороны, испуганные криком, слетают с верхнего карниза. И откуда-то издалека, из-за голой берёзовой рощи, поднимается вверх и течёт по воздуху густой гудок. Значит, уже двенадцать часов! Значит, у всех рабочих уже перерыв и мама сейчас пьёт пустой чай.

Пассажиры вертолётов не плачут. Они не плачут, даже если слёзы подступают к глазам и нижняя губа сама собой вытягивается совком. Пассажир шмыгает носом, один только раз, и подпрыгивает в бадье двумя ногами. Может быть, она всё-таки спустится вниз? Прыг! Ещё раз: прыг! Надо только покрепче держаться за проволоку, чтобы не вывалиться. Прыг-скок! Нет, не идёт, ни с места.

Бадья висит над землёй, а ветер сдувает с крыши снег и кидает его горстями прямо в лицо Олешку.

Тут в окне за стёклами чья-то рука берёт с подоконника кисть и бумажную шляпу, чьи-то глаза, остановившись, глядят на Олешка. Ну конечно, это бригадир маляров тётя Паня. Вот она молча всплеснула руками и убежала. А это кто с таким страшным белым плоским носом? И почему он беззвучно раскрывает и закрывает рот, как рыба в аквариуме? Да это ж завхоз Николай Иванович! Просто он прижался к стеклу и нос его расплющился. Он что-то кричит, а через стекло не слышно.

Все убежали от окна. И вот внизу на террасе дверь сердито скрипнула «прри-бью!», и толстый Николай Иванович без шапки сбежал по ступенькам в своих лохматых, как собаки, сапогах.

— А ну слазь! — закричал он. — Сейчас уши надеру!

Даже если бы Олешек очень хотел, чтобы Николай Иванович надрал ему уши, он и то не смог бы слезть.

— Сейчас я тебе… — пообещал Николай Иванович и взялся за рукоятку лебёдки.

И проклятая бадья, которая раньше не хотела спускаться, теперь, покорно повизгивая, поползла книзу. Всё ближе снежная земля, всё ближе лысая голова Николая Ивановича…

Но тут дверь из дома опять распахнулась: «Прррочь!» — и в брюках, забрызганных извёсткой, в накинутой на плечи рабочей куртке сбежала с террасы мама. Она схватила Олешка в охапку, вытащила из бадьи.

— Сынок! Да зачем ты туда залез? Да кто же тебя поднял? Захолодал весь… — Мама ведёт его в дом и на ходу оттирает ему пальцами замёрзшие щёки.

— Никто, я сам, — отвечает Олешек и покрепче прижимается щекой к её ласковой руке.

— Сам себя поднял на второй этаж? — усмехается Николай Иванович. — Быть того не может. Тут без моего Валерки не обошлось.

Олешек тихонько дёргает маму за рукав, и мама внимательно взглядывает ему в глаза.

— Раз мой сын сказал, что виноват он --">