Николай Владимирович Богданов - Чердачный чорт

день и ночь. Тут я себе хозяин, тут я куда хошь — нонче Тверская, завтра Питерская, всякое тебе разгляденье и народ всякий, да и стану я от своей лошади, от своего заведения на ходу в чужой хомут залезать? Чем тебе наша жизнь плоха? Чумазей, пусть чумазей, эко позор, обмоешься, зато сам себе голова!..

Отец сказал целую речь; разиня рот, слушал Зиновей: никогда он этого от него не чаял.

«Вот тебе раз, значит, ему нравится с чумазой рожей распевать ходить! Ну, постой», — смекает Зиновей.

— Тять, а вот лошадь у тебя падет, не миновать в дворники: не накопил ведь на лошадь-то?

— Накопишь с вами! Авось не падет, успеем и накопить, ешь — да за дело: городские петухи, слышь, горланят…

И впрямь далеко по заре погудывали гудки.

* * *

Когда переезжали Москву-реку по деревянному волнистому мостику, край солнца так заиграл, что по воде пошла свежая солнечная кровь причудливыми завитушками.

Зиновей поглядел на лошадь и подумал:

«А лошадиная кровь светлее человечьей, безответная она, лошадь!»

Лошадь повела на него пронизанные солнцем большие глаза, и у Зиновея похолодело сердце: «Значит она, лошадь, чует, что я хочу!»

«Можно ведь, можно? — спрашивает он ее взглядом, — тебе ведь все равно нынче околеть, иль завтра, а мне из чумазея вылезть больно охота. Можно?!»

Глаза ее покорно потухли, и Зиновей увидел в этом согласие.

«Ладно, устрою так, что сразу отмучаешься!»

Всю дорогу он не хлестнул ее, все шел рядом и тепло поглядывал в спокойные глаза.

Отец ни о чем не догадывался, обегал он дорогу тропинками, подпрыгивал, сшибал кнутом лопухи и выпугивал из кустов птиц. Смешно трепыхалась его рваная поддевка, и папаха упорно валилась на удивленный вздернутый нос.

«А быть тебе дворником», — думает Зиновей.

Вот и город.

Трескотно и легко, как стрекозы, несутся навстречу велосипедисты по Петровскому парку. Тяжело громыхнул трамвай, и у Зиновея екнуло сердце: лошадь на него поглядела!

Но решение его твердо и отчетливо, и спокойно выбирает он удобное для этого место. Он даже не взволнован, отпускает уголь по всем правилам, — насыпая не утряхивая, когда зевнут, — не домеривая, копейку сдачи не находя. Отец весь отдается любимому пенью.

— Угли… угли, а вот углей!

Вот крутой спуск с горы, раскачиваясь и виляя от неудержимого бега, летит «Б».

— Только ты и покричал, — озорно решает Зиновей, и, когда мелькает испуганное лицо вагоновожатого, он ловко вгоняет лошадь под железную красную грудь трамвая.

Что-то хлипнуло, брызнуло, страшно затрещала колымага, крошимая железным конем. Зиновей не успел отскочить, как его приподняло, сграбастало и начало кромсать вместе с обломками колымаги.

Он закричал, еще раз дернулся и выполз на горячие камни у рельс, где хрипела изуродованная лошадиная голова. Что-то теплое и липкое ласково закрыло глаза, попытался открыть — глянул и увидел и запомнил навсегда, как застыли в глазах лошади и перевернулись улица, трамвай и дымное городское небо.

И руки и ноги страшной тяжестью потянуло вниз, и он уронил грудь в лужу лошадиной не светлой, а черной крови…

* * *

Карета скорой помощи доставила Зиновея в больницу.

— Вот тебе и два, вот тебе и два, — разводил отец руками, — жив-то будет?

Сестра во всем белом, захлопнувшая перед ним стеклянные матовые двери, уверенно сказала:

— Будет, конечно, будет, только не скоро.

— Ах ты грех какой, всегда ездил, а тут на! Вот тебе и в дворники, прямо чудо, только перед этим говорили… Ат, ты грех какой!

— Вы идите-ка домой, тут все сделают, — отстранялась белая сестра от старого чумазея.

Пятясь задом, он пошел. Следом пронесли полный ваты, крови и кусочков мяса таз, но это было так обыкновенно здесь, что он не обратил внимания, и дорогой больше думал не о Зиновее, а о том, как бы сделать так, чтобы не ходить в дворники.

И лошадь, и колымагу, и угля на восемь рублей — все сожрал трамвай.

* * *

Мальчишка бредил.

Он метался изломанным телом по мягким подушкам, по белым больничным простыням и запекшимися губами бормотал что-то несвязное.

— Будь готов!.. Чумазей… Возьмете меня теперь к себе? — улавливала сестра отдельные обрывки фраз.

Что-то много говорил он про дворников и вдруг, открыв глаза, совсем настоящие, не бредовые, спросил сестру:

— Отец теперь в дворниках?

— В дворниках, в дворниках, — машинально ответила она.

Он тихо --">