Софья Абрамовна Могилевская - Марка страны Гонделупы

из дверей проходной появятся рабочие, сначала только из ближних цехов, а потом их будет становиться все больше и больше. И тогда нужно хорошенько смотреть, чтобы не прозевать папу…

И как приятно бывает среди такой массы народа увидеть своего папу в синей заводской курточке, такого высокого и широкоплечего, всегда окруженного людьми!

— Папа, — крикнет Петрик, бросаясь наперерез и расталкивая всех локотками, — папа, я здесь!

— Петрик? — удивится папа, возьмет своей большой рукой маленькую ручку Петрика, и они, как и все, поскорее заторопятся домой, чтобы успеть помыться и закусить до конца обеденного перерыва.

От папиных рук и спецовки необыкновенно приятно пахнет машинами, железом и еще каким-то особенным заводским воздухом. И Петрик нарочно трется щекой о папину руку.

— Что ты делаешь. Петрик? — говорит папа. — У меня же руки грязные…

— Сегодня вы тоже испытывали новый станок? — спрашивает Петрик.

В голосе его невероятная гордость. Подумать только, какие серьезные заводские у них разговоры! Не всякому мальчику приходится разговаривать со своим папой о таких важных вещах.

— Конечно, — говорит папа, смотрит на Петрика и смеется одними глазами.

Но сейчас, когда на часах всего лишь без пяти десять, возле проходной делать нечего. И Петрик, еще разок взглянув на градусник, идет дальше.

Вот и поликлиника.

Без мамы страшновато входить в это большое серое здание, такое чистое и важное. Но что ж поделаешь — нужно.

Петрик глубоко вздохнул и вошел внутрь.

— Тебе, мальчик, чего? — строго спросила санитарка в белом халате.

— Мне завтра поступать в школу, — слегка краснея и очень вежливо сказал Петрик. — Где тут у вас справки на оспу?

— А где твоя мамаша? Или ты один? — удивилась санитарка.

— Один, — сказал Петрик и робко прибавил: — Что ж тут особенного?

— Какой молодец! — сказала санитарка. — Иди прямо, прямо по коридору. Шестой кабинет… Найдешь?

— Конечно, — сказал Петрик, — ведь я могу считать до тысячи.

— Какой молодец! — повторила санитарка.

И все-таки, когда этот молодец шел по коридору, сердце у него колотилось так громко, что пришлось положить ладошку на живот. Не вернуться ли ему домой?

Но глаза помимо воли отыскали на дверях кабинета цифру шесть. И рука против воли толкнула эту дверь. А ноги, уже совсем не желая того, шагнули за порог, и Петрик очутился в большой светлой комнате.

Регистраторша за столиком у дверей посмотрела на него вопросительно.

— Я один, что ж тут особенного?.. — упавшим голосом пролепетал Петрик.

— Да? — равнодушно сказала регистраторша. — Твоя фамилия? Имя? Возраст?

Немного обиженный таким холодным приемом, Петрик, сказал все, что полагается, и пошел на свободное место возле окна.

— Тебя вызовут, — сказала ему регистраторша.

Тогда он сел, оглянулся на своих соседей и обмер: рядом, бок о бок с ним, сидел (ну кто бы мог подумать?!) соседский мальчишка Опанас.

Но какой же это был непохожий на себя Опанас! Какой он был свеженький и чистенький! Он прямо весь лоснился от чистоты. А щеки! Щеки блестели, будто два вымытых помидора. Даже на коленках Петрик не заметил ни одной песчинки. Наверное, его терли два часа. Ну и пусть! Мама обязательно покраснела бы за коленки и за рубашку своего Петрика. Но Петрик и не собирался. Ничуть. И если щеки его порозовели, а глаза заблестели, так это только от гордости.

Опанас не решился бы притти сюда один. Куда там! Рядом сидела его мамаша.

— Неужели ты один, Петрусь? — тут же, к великому удовольствию Петрика, спросила мать Опанаса.

— Один, — гордо ответил Петрик и небрежно прибавил: — Что ж тут особенного?

— Так, может, и тебя оставить одного, сынку? — сказала Опанасу мать. — А то у меня делов поперек горла. Останешься?

— Останусь, — буркнул Опанас, стараясь не смотреть на Петрика.

— Це добре. В таком разе я пошла!..

И, твердо шагая, она направилась к двери. Мальчики остались одни. Они сидели рядышком, надутые и сосредоточенные. И хотя оба отвернулись друг от друга, они совсем не чувствовали прежней вражды. Наоборот, им даже очень хотелось заговорить.

Но кто же первый решится начать разговор?

Петрик?

Нет, он скорее проглотил бы кончик собственного языка.

А что касается Опанаса, то у него даже в мыслях такого не было… Чтобы он первый стал мириться?! Очень надо!

Они бросали друг на друга быстрые незаметные взгляды --">