Николай Петрович Вагнер - Без света

заплачет, таково жалобно, ровно ребёночек махонький, а слёзы так и капают на бородку седенькую.

Ввела я его в избу, положила на печь, напоила мяткой да шипишным цветиком. Наутро старче совсем окреп.

Пожил старче денёк-другой. Подумала я, поглядела. Вижу — тихонький да простенький, больше спит, да богу молится.

— Пущай, — думаю, — живёт в избе, куда, мол, его погоню, старца древнего? Словно он ребёночек махонький. А тут стужа такая лютая настала. Куда, мол, его на мороз погоню? Авось не объест. Как-нибудь зиму проживём. И мне будет спокойнее вдвоём в избе жить. Всё как будто я не одна.

— Голод у нас, — говорю ему. — Не знаю, чего есть будем.

А он вытащил котомочку, развязал. Полна котомочка лепёшками.

— Вот, — говорит, — лепёшечки. Господь не оставит. Будем сыты. Проживём.

И поселился он у меня до весны, зиму коротать.

IV

А зима всё лютей да лютей становится. Каждый день такие морозы стоят, просто — страсть. Измаялись мы совсем. Стужа да голод — вконец изморили.

Стала и у меня крупка подбираться. Остался один мешочек.

— Ну! — говорю старику, — мучки мы деткам оставим, а сами будем голодно месиво есть.

Вот натолкем мы сушёных грибков, да с мякиной намешаем, да чуточку, саму малость, с напёрстка два, подсыпим мучки, замесим и лепёшечек напечём.

Ну, и ничего, питались мы этими лепёшечками вплоть до масляной.

А признаться сказать, мы и масляну, кака-така, забыли. Кака уж масляна, когда ни у кого и мучки, почитай, нет!

Каждый день народ собирался за гумном, знаешь, там тако место есть, кругом прозывается.

Помирать-то одному в избе неохотно, ну, и ползут все на круг. Испитые такие да жёлтые, страсть смотреть!

Кажинный день кого-нибудь везут хоронить.

Каждый день десяцкий обходил избы: не вымерли ли где?

А то с семьёй Антипа Касмарева беда приключилась. Три бабы, да два парня, да мальчонок — все перемёрли. А нам это и невдомёк: почему, мол, никто из них на круг не приходит? — Да через неделю кто-то в избу к ним заглянул; а они все мёртвые! — Ребёночек — вон с Васёну — так тот на порожке, голубчик, свернулся, ручки к животику поджал, да так и застыл — ровно спит…

Дух от них из избы-то несёт такой самый противный. Знамо дело мертвечина, всё равно, что падаль.

Ну, после этого мы уж и доглядывали друг за дружкой. Как если что… так сейчас и убираем.

V

Святая была поздняя. К Святой мы все прибрались. Чистые рубахи понадевали, друг с дружкой попрощались. Как есть к отходу изготовились.

На последних днях Святой говорю я старичку:

— Мучки-то у нас почти ничего не осталось. Чем мы деточек-то прокормим?

Старичок мой полез на печку, добыл свой кошель — развязал. Глядь!.. а у него почитай все лепёшечки-то целы, да и те, что мы напекли из грибков, почитай, не съедены лежат.

— Как это ты, — говорю, — божий человек, чем питался?

— А я, — говорит, — половиночками. Ты съешь целую лепёшку, а я, — говорит, — половиночку — вот оно и накопилось.

Отобрал он лепёшки с грибами.

— Вот это, — говорит, — мы будем есть, а это будем деточек кормить, а там — что бог даст.

Только не привёл бог долго держать вас на лепёшечках.

Настало воскресенье. День был такой ладный. Тепло; солнышко светит. На полях травка зазеленела. Собрались мы все на кругу; ни живы, ни мертвы… Спасенья не чаем.

А с круга, знаешь, дорога — вся видна.

И видим мы, что как будто словно обоз идёт.

Диву дались мы.

Что ж думаешь? — хлебушка из губернии прислали!

Наперво мы сгоряча не поверили, а как въехали возы, да разглядел народ, так и — и батюшки! Такая оказия случилась! Бросились это на возы, словно звери голодные, кули все сронили, расшили, — да муку-то горстями за пазуху, в подол, в рот.

Кричат им: «Погодите, зря, мол, нельзя!» Так куда-а! Галдят, рычат, дерутся, друг у дружки рвут. Просто собаки голодные!

Одначе с этой муки-то, с непривычки-то — сами себе смерть причинили.

Померло тогда нас без малого два десятка, — всего-то во всё голодное время — померло сотни две. Мало кто жив остался.

Ну, мы тут отдохнули!.. А там и ещё мучки нагнали.

А урожай в тот год был такой, что просто никто не запомнит!..»

Любариха замолкла.

— А куда же, мама, старичок-то девался? — спросила Машутка.

— А старичок-то ушёл. После Святой вскоре и ушёл. Посидели молча немного.

Любариха поглядела в оконце, который, мол, час, не светает ли?

А Васёна спал --">