Федор Георгиевич Каманин - Золотой рубин. Хрустальная ваза

говорится, собаку съел. В купле-продаже, в налаживании сбыта это такой дока, равного которому, пожалуй, во всей матушке-России не найти. Вот за этот-то талант и платит ему генерал баснословное жалованье - тридцать тысяч в год. Ведь для фабриканта, особенно такого, как Мальцев, нет худшей беды, чем залеживание продукции: сразу наступает затор во всех делах.

Поздоровавшись со всеми, генерал проходит в туалетную принять с дороги ванну, освежиться и переодеться. А Шульца ведут в умывальную, которой пользуется вся челядь.

Потом генерал снова выходит к приближенным своим и шествует с ними в столовую. За стол садятся самые избранные. Шульца также приглашают откушать хлеба-соли за столом хозяина. Как же, все-таки он пока есть гость, да к тому же иностранец, заграничный человек! Пусть потом, когда вернется в свой фатерланд, не говорит, что у генерала его встретили кое-как.

Когда Шульц вошел в генеральскую столовую, когда он глянул на убранный стол, он забыл про все страхи свои. Такого стола Шульц в жизни не видывал.

Стол сверкал хрусталем, ломился от пития и яств. И каких яств! На столе стояли вазы даже со свежими фруктами: персиками и земляникой, апельсинами и грушами, не говоря уж о яблоках разных сортов.

И это в зимнее-то время, когда на дворе такой мороз!

Шульцу показалось, что все это он видит во сне.

- Прошу! - приглашает всех Мальцев. - Садись и ты, Гендрик Иванович, чего стоишь? Садись, брат, садись, отведи свою душеньку, ты за дорогу порастрясся, надо полагать, как следует. А уж страхов таких натерпелся, что и не сказать! Садись, брат, садись, подкрепись как следует.

И все сели за стол, каждый сообразно с чином и должностью.

Сиротин, конечно, по правую руку генерала, как самый главный из всех приглашенных.

Слуги наполнили бокалы шампанским. Сиротин встал с бокалом в руке. Все замерли.

- Господа! - говорит Сиротин. - Как и всегда, первый наш тост, первые бокалы пусть будут за здоровье нашего благодетеля, кормильца-поильца нашего, его превосходительства генерал-майора Сергея Ивановича Мальцева, за его благополучное возвращение в родные края. Многие, многие лета ему жить и здравствовать! Ура!

И опять дворцовый хор певчих гаркнул в десятки голосов на сей раз уже многолетие.

- «Многие лета, многие лета, многие ле-е-е-ета-а-а-а-а!» И все осушили свои бокалы.

И пир пошел своим чередом…

А на бельведере генеральского дворца уже взвился и трепыхался на морозном ветерке белый флаг. Это означало, что его превосходительство отныне находится во владениях своих и отныне все, кто будет проходить мимо дворца, завидев развевающийся флаг, должны снимать шапки.

И горе тому, кто будет замечен в нарушении этого неписаного закона. Не миновать ему порки на генеральской конюшне…

Глава вторая
«ХРУСТАЛЬ ГОТОВ, ГОРШКИ РУШАТЬ!»

Был на исходе первый час ночи, когда его превосходительство, закончив пышную трапезу, а после трапезы приватный разговор с управляющим Сиротиным о привезенном мастере немце и о золотом рубине, удалился в свои покои, чтоб отойти ко сну.

А в это время на его хрустальной фабрике, в гутенском цеху, работа кипела вовсю. Ванная печь работает без перерыва. Ее останавливают всего два раза в году, на горячий и холодный ремонт. Г орячий длится неделю-две, холодный - месяца полтора. Мастера и их подручные - баночники и вертельщицы - хлопотали каждый над своим делом. Баночники сначала выдували небольшие баночки, стеклянные пузырьки и передавали вертельщицам трубки с баночками. Те вертели их на деревянных подставочках, чтоб они немножко охладились и закрепились на трубке, и передавали их обратно баночникам, брали у них новые. Баночник, в свою очередь, передавал баночку подручному, тот набирал на баночку еще нужное количество стекла и выдувал рюмку, бокал или вазу со стаканом и снова передавал трубку мастеру. Мастер завершал работу, зачищал дно, приделывал ножку, отдавал готовое относчице, и та несла сделанное в печь отжига.

Нет ничего прекраснее, чем гутенский цех ночью, если смотреть на работу мастеров в некотором отдалении от --">