Ирина Ивановна Стрелкова - Друг мой, брат мой... (Чокан Валиханов) (повесть-хроника)

Трубников был изумлен: если подросток умеет писать по-русски, то почему он не говорит?

Макы глядел на него снизу вверх и приветливо улыбался. Из раскрытых губ вырывался все тот же странный клекот. Сердце Трубникова сжалось от запоздалой догадки: «Да он же немой! И может быть, глухой! Еще ужасней — глухонемой!»

Он вспомнил дом на Гороховой, где помещается училище для этих несчастных, обиженных судьбой детей. Тетушка Лизавета Кирилловна, благотворительница, затевает концерты, от которых идут — за вычетом всех расходов — жалкие суммы для глухонемых детишек. Значит, Макы тоже учится на Гороховой. Однако говорят, что воспитатели в училище честные и сердечные. Они каким-то способом учат глухих и немых чтению и письму.

Трубников подумал, что надо бы проводить глухонемого подростка на Гороховую, рассказать тамошним воспитателям, по какой причине Макы весь перепачкан с ног до головы. Экие злыдни! Не пощадили и без того обиженного судьбой. А он молодец! Не струсил, дрался... И вовсе незачем вести его, перепачканного, на Гороховую, если куда ближе — к себе, а уж матушка постарается вычистить и починить все одежки бедного Макы.

Трубников вынул из кармана клочок бумаги — визитных карточек у него не водилось — и написал карандашом: «Трубников Аркадий Константинович». Подросток взял листок, бережно сложил и упрятал в карман. Трубников знаками показал ему, что зовет с собой, и Макы понимающе закивал головой, заклекотал. Трубников положил ему руку на плечо, и они пошли. Аркадий Константинович чувствовал себя виноватым перед подростком: отчего не удосужился до сих пор узнать, какими жестами, какими движениями пальцев и губ разговаривают между собой глухонемые. Ему, здоровому человеку, стыдно не знать языка тех, кто несчастен и отвержен!

Улица впереди была почти безлюдна. Пробежал разносчик с лотком на голове. Просеменила барышня в сопровождении горничной. Медленно шел навстречу сутулый худой человек в просторном пальто. Еще издали, по шаркающей походке, Трубников предположил в нем человека очень усталого или больного. Вблизи поразила печаль лица с глубоко запавшими глазами, с обвислыми по краям рта длинными усами. Но всего сильнее поразило Трубникова сходство явное со степной бронзовой чеканкой лиц сородичей Макы. Сходство обнаруживалось и в темном цвете кожи, и в том, как явственно обтянуло скулы, и в том, как лучились морщины у глаз, словно бы навсегда чуть прищуренных.

И вот тут-то — к крайнему изумлению Трубникова — его юный спутник проворно и почтительно поклонился старику в просторном пальто, а тот ласково кивнул подростку и, словно благословляя, коснулся рукой.

Макы радостно просиял.

— Кто это? — спросил Трубников, когда встречный уже остался далеко позади. — Кто это? — он совершенно забыл в тот момент, что подросток не слышит и не говорит.

Макы, очевидно, по движению губ угадал простой вопрос. Он вытащил уже знакомый Аркадию Константиновичу долгий уголек и, оглянувшись, написал на кирпичном основании чугунной ограды: «Художник». Помедлил немного и дописал крупнее: «Шевченко».

— Боже мой! Шевченко! — Трубников проводил взглядом медленно удалявшуюся согбенную фигуру. — Боже мой, что они сделали с ним!

Трубников знал, что уже год, как Шевченко разрешили вернуться из ссылки в Петербург, но до сих пор ему не случалось видеть поэта — быть может, самого любимого своего — после Пушкина и Лермонтова. Но откуда подросток знаком с Шевченко? Не в родных ли краях Макы отбывал поэт страшную солдатчину?

Трубников припомнил, как приятель его, сибиряк Потанин, недавно втолковывал кому-то, что в России ссылают не только на Кавказ, под пули горцев, или в сибирские снега. Объявились иные края, для изгнанников уготованные, — степи киргизские, пустыни туркестанские... Сослали же Достоевского в город Семипалатинск. А Шевченко — сказывали в университете — служил в солдатах где-то за Каспием в пустыне. Что они сделали с ним!.. Совсем старик!

В смятении чувств и мыслей вел Трубников юного своего знакомца в набитый людьми доходный дом, где квартировал под самой крышей. Они поднялись по лестнице, пропахшей кошками и кислыми щами, на самую верхотуру, и Трубников постучал в дверь, обитую рваной мешковиной.

— Матушка, какого гостя я привел!..

Старушка в чепце всплеснула руками и захлопотала вокруг Макы. Завернувшись в ее капот, он пил чай с белой булкой, а матушка чистила казенные одежки и --">