Владислав Анатольевич Бахревский - Хождение встречь солнцу

высокий снег.

Ахнула.

Да еще раз ахнула!

И стояла недвижно Москва перед Борисом, стояли белые дымы над Москвой, и на всю ее, тихую, ахала белая баба.

Ослабел Борис. Давнуло с подлавок тяжелым, застоявшимся паром, очурбанило голову, упал было.

Сунул заросшую опальную голову в холодную воду, отошел. Слабыми руками поводил по тюремным свои телесам, плеснул водичкой раз, другой и запотел. Обволокла его дрема. Не было силы, и охоты не было думать ли, двигаться ли.

Зудела исступленным зудом спина, пробирал озноб. Каменные холода вышибала из него баня, и он улыбался, как дурачок.

Уже при звездах явился Борис к дому боярина Василия. Явился с боязнью, что не примут, но приняли вдруг поспешно, без долгих русских церемоний.

Опало сдобное тесто, и проступило на боярине Василии маленькое напуганное лицо:

— Господи, Борис Романович! Рады мы тебе, да беда, неладная беда у нас! Прости ты, бога ради, ничего я не соображу никак! Научи ты меня, умный человек, бога ради!

Какого угодно ждал Борис приема, а о том, что большой боярин в ноги ему плюхнется, и во сне не видал.

— Оклеветали меня, Борис Романович! С головой пропал! Пропал! Про-о-па-ал!

Это уже боярин пел для себя, и, не зная как быть, Борис тоже уселся на пол. Пришлось ему приютить на плече расплывчатую щеку несчастного зятя.

Тот шепотом плакался, а сморкался трубно, на весь дом.

— Донесли царю, будто знаю траву от ножных болезней. У царя-то ножки свербят, а я-то никакой травки не знаю, и велел он бить меня кнутом и до утра думать...

— Кто оговорил-то, Василий Васильевич?

— Не знаю. Может, Бутурлины, может, Облязовы. Ведь все за места дерутся, а в драке каждый побольней норовит вдарить.

— Мария Романовна-то что думает?

— Не знаю. В ссоре мы. Не пускает меня к себе. Я хоть и виноват перед ней, да ведь не чужой. Муж!

Он вдруг вскочил, ударил пудовыми ножками в белые половицы:

— Муж я! Господин!

Шапку бросил, засиял бритой на татарский манер лысиной — и поник. Побрел в угол за шапкой, поднял и, держа ее в руках, просил Бориса жалобно:

— Порадей, шурин. Я ведь тебя из ямы вытащил, а ты меня от плахи спаси. Поговори с Марией Романовной, она умная, а я умом совсемушки осиротел.

Борис поклонился боярину.

— Спасибо, Василий Васильевич! Не забуду твоей доброты. Небось дьяки-то ободрали?

— Чего там! Родственники ведь. Жизнь видишь какая! Вчера был хозяин себе, а завтра зарежут. Держаться друг дружки надо.

— Чтоб держаться-то — руки коротки, Василий Васильевич. Из Сибири не дотянешься.

— Ишь ты! В Сибирь послали! — притворно опечалился боярин. — Это ж не слаще тюрьмы. Ледяной погреб.

А сам был рад, рад! И помог родственничку и сплавил, опального, с глаз долой.

Мария Романовна как упала на грудь Борису, так и затихла. Поцеловал он ее в сухие глаза, а сам плакал.

— Очнись, Маша! Времени у меня мало.

По-птичьи затрепетала, ухватилась большими глазами намертво.

— В Сибирь?

— Пока в Великий Устюг.

— В Сибирь?

— Потом — да. В Сибирь.

— Братик ты мой, Бориска. Единственный на свете друг. Невозможно ведь так жить... Одиноко. Что же с тобой будет? Боже ты мой, зачем дал ты мне ум?

— Не так уж все страшно, Маша! Там ведь тоже люди живут. Своей охотой. Я вот за охочими в Великий Устюг еду.

— Шубу! Шубу тебе надо добрую!

Мария Романовна заметалась, кликнула служку, велела шубы тащить.

— Подожди обо мне хлопотать, — попросил Борис, — у тебя там Василий Васильевич голову потерял.

— Пока не потерял. Он ее завтра потеряет.

— Что случилось-то у вас?

— Что? Поучил он меня. К гостям вышла ненамазанная. Вот и я поучила его.

— Тю-тю! — догадался Борис. — Совета твоего прислал просить.

— Пригодилась, значит? Ах, боярин, боярин! В Думу ведь ездит. Советы царю дает.

И опять засуетилась, столы накрывать велела, а потом упала на заморский стул и залилась горючими российскими слезами.

С боярином своим была Мария Романовна строга. Говорила властно, тот слушал да кивал.

— Возьми сушеного ландыша, от него сон крепче, тоску он гонит, возьми корень аира — изжогу лечит, тысячелистник возьми — покушает царь хорошо, ну и укропа для приятности. Травки эти есть у нас, смешай их и в питье. Вреда не будет да и пользы никакой. Повелел тебе государь лекарем быть — будь им. Его немцы небось меньше тебя знают, а в почете.

Наутро боярин Василий был у царя, врачевал, и успешно. Михаилу Федоровичу вдруг полегчало, наградил он

--">