Виталий Григорьевич Мелентьев - Солнце над школой

площадки моторного
вагона. Кондукторша направилась к нам, но ее задержали
женщина с ребенком и какая-то старушка. Так мы проехали
остановку, соскочили с трамвая, а потом устроились на задней

площадке. А с передней в это время вошли какие-то старички.
Пока кондукторша продавала им билеты, пока возвращалась
назад — снова остановка. Мы опять соскочили и сели с передней
площадки прицепного вагона. Здесь кондукторша сразу же
заприметила нас и начала пробираться вперед. Но в прицепном
вагоне всегда много пассажиров с вещами — они едут с вокзала в
порт. Пока кондукторша ссорилась с этими пассажирами из-за их
вещей, на предпоследней остановке мы перемахнули на заднюю
площадку.
Тут-то нас и поймали.
Вернее, поймали меня. Толстая, распаренная кондукторша
схватила меня за плечо и закричала:
— А ну плати за проезд!
— Так мне же одну остановочку!
— Видела я, какую остановочку! Бери билет! А то милиционера
позову!
Мне показалось, что убегать с урока все-таки не следовало бы.
В конце концов английский, наверное, не такой уж плохой язык.
На нем даже Джек Лондон писал. А теперь и английским не
позанимаешься и в милицию, того и гляди, попадешь. И все из-за
каких-то несчастных тридцати копеек.
Я уже почти смирился с неминуемой бедой, как вдруг услышал
голос Петренко:
— Олег! Громов! Ты чего там задержался?
Я даже вздрогнул. Растерянные Рудик и Женя стояли рядом, на
задней площадке, а Саша шел из глубины вагона. Когда он туда
прошмыгнул, никто не заметил. Говорил он требовательно и даже
сердито и смело шел прямо на толстую, красную кондукторшу. Его
маленькие зеленоватые глазки казались колючими и злыми, а
вздернутый, весь в веснушках нос морщился. Бледное лицо было
задиристо и решительно.
— Что у тебя такое, Громов? — опять недовольно спросил он.
— Так вот... билеты... — пролепетал я.
— Билеты же у меня, — сурово сказал Чеснык и набросился на
кондукторшу: — Какое вы имеете право хватать за шиворот?
Кондукторша опешила и даже не подумала о том, что взять за
шиворот она не могла — ведь все мы были в соколкахбезрукавках, у которых, как известно, «шиворота» не бывает. Она

отпустила мое плечо и хотела было что-то сказать, но Чеснык
закричал:
— Что это вам — собачонка? Да? Ухватила за шиворот и трясет!
Да я сейчас сам милицию позову! Пусть вас посадят за избиение
малолетних.
Тут, конечно, Петренко хватил через край. Кондукторша сразу
пришла в себя и закричала:
— Как без билета ехать — так он не ребенок! А когда билет с
него требуют — так он сразу ребенок! Где у него билет? Ну?!
Она совсем забыла обо мне и стала доказывать, когда можно
считаться ребенком, а когда нельзя. Сашке не нравились ее
сбивчивые объяснения, и он тоже кричал:
— Надо по-человечески спрашивать билеты. А не за шиворот
хватать! Если все за шиворот начнут хватать — так зачем же тогда
билеты?
Почему-то получилось так, что те пассажиры, с которыми
кондукторша спорила из-за вещей, сразу поняли Чесныка и вдруг
почувствовали себя оскорбленными. Они тоже закричали:
— Моду какую взяли — чуть что, так и орать!
— Не научились еще культурно работать!
— Грубиянка!
— Сам ты грубиян! — взвилась кондукторша и, совсем забыв о
нас, стала пробираться на середину вагона, к новым обидчикам.
Петренко подтолкнул меня к ступенькам...
Пока разыгрывалась вся эта катавасия, трамвай преспокойно
бежал по рельсам, деловито постукивал на стыках и перед
конечной остановкой начал сбавлять ход. Мы спрыгнули с
подножки. Но Петренко все-таки задержался и крикнул:
— Я за милицией пошел!
— И правильно! — ответил ему кто-то из вагона.
Мы перебежали на другую сторону улицы, в тень раскидистого
тополя, и захохотали.
После такой истории идти спокойно мы уже не могли— то и
дело переходили на бег и взахлеб делились пережитым. Впереди
бежал Чеснык. И мы, догоняя его, понимали, что делает он это по
праву. Ведь именно Сашка оказался самым смелым, находчивым и
отчаянным.
И он бежал, гордый и решительный, молча выслушивая наши

рассказы.
Бежали к морю, не замечая, что наши несчастья и беды уже
начались и остановить их было трудно.

Глава 2

ЧЕРНОМАЗИКИ И „СУХАРИ“

Море открылось сразу — огромное, гладкое, поблескивающее
на солнце, как лист алюминия. Мне всегда казалось странным, что
море называют синим. За всю свою жизнь синим я его еще --">