Mr. Kisskin - Быль о Черном Коте-Певуне

Mr. Kisskin Быль о Черном Коте-Певуне

— А я говорил тебе, Тимоха, гони лошадей в загон, нечего им подле леса мордой в траву тычить! — достаточно эмоционально, размахивая руками, обращался к братцу пожилой крестьянин.

— Кто же ведал, братка, кто же знал! — почёсывая лысый затылок, мотал головой второй мужчина, иногда поглядывая в темно-зелёную чащу. — Никогда этих смердов не было в нашем лесу!

— Обалдуй ты непутёвый, Тимоха! — гневно бросил свою шапку раззадоренный старик и пал на корточки. — Богатыри-то наши, что защищали лес, три дня тому назад покинули наш бор, ты ли не знал? И как мы теперь-то без скакунов-то наших? Пешком до деревни топать будем?

— Коль надо — будем… — не успел провинившийся договорить, как из лесу послышался ржач кобыл.

— Посейдонское чудо! Неужто наши Люська да Ленка? — воспылал надеждой тот, что сидел на корточках, что подорвался на ноги одним прыжком, невзирая на старость свою.

Действительно, две лошадки показались из лесной тени, однако с первого же взгляда было понятно — что-то с животными не так. Двигались они целенаправленно, словно пребывали в состоянии чьих-то марионеток да и из очей их струился тёмный, густой туман. Они впились своим взором в пожилых ошарашенных мужчин, которые неосознанно, хоть и не отводили свои взгляды от питомцев, однако пятились в сторону избы.

— Тима, — шёпотом промолвил один из братьев. — Гони коз подальше пока не поздно, а я в избу, выведу всех оттуда…

Но не успел второй братец послушаться, как обомлел — за лошадьми появилась навья. Она плыла по воздуху, вытянув свои ручки с длинными пальчиками перед собой. И, знаешь, она была в прямом смысле слова ужасно красивая — тёмные локоны её словно влажные с тяжестью свисали на пышную грудь худенького тела, облачённого в грязную и мокрую белую льняную тряпку, что небрежно прилипла к ней, не особо прикрывая интимные места, а мило скрещенные ноги могли показаться испачканными илом, однако если приглядеться, то можно уверенно сказать, что они будто испепелены, хоть и кожа зрительно такая же гладкая, только чёрная, плавным градиентом переливающаяся в нормальный цвет кожи ближе к коленям. Она ласково улыбалась, как улыбается отчаявшаяся преданная девушка, когда всю боль девицы можно прочитать по глазам.

— Жи-и-и-ворот, — словно змея она зашипела из глуби леса, не убирая свою неоднозначную улыбку с милого лица. Второй брат, к которому она обратилась, аж побагровел от своего же имени из уст чертовки. Тимоха повернулся и убедился в удручающем состоянии своего брата, что аж самому поплохело ещё сильнее. — Жи-и-и-иворот, ответь мне, милый — в избу вдовы Агафьи ты заглядывал?

Тимоха не мог не взирать на своего брата, что уже успел позеленеть и пасть гузном на пень. Очи его, кои как у любомудра были всегда узки и не ярко выражены, распахнулись так, что усопшая мать родная бы удивилась. Хоть сосны и даровали свежий воздух, Живороту его явно не хватало. Однако он собрался с мыслями и кое-как ответил:

— Нет!

— НЕ ВРИ, ХРЫЩ СТАРЫЙ! — послышалось во всей округе, что после отдавалось эхом в сознаниях мужчин. Навья продолжала бесновато улыбаться, строя глазки. — В избу вдовы Агафьи ты заглядывал, мой ненаглядный, Живорот? Ответь, будь милым мне.

— Ходил! Ходил! — испытывая страх ли, агонию ль, мужик признался, лишь бы весь ужас кончился.

— Щеки румяные, губы алые целовал её? — спрашивала навья.

— Целовал! Целовал!

— Любил всю ночь её?

— Любил! Любил!

— Так что же ты, гнида седовласая, имеешь счастье жить и радоваться? — спокойные и даже приятные нотки её звонкого голоса сменились на аляповатые и незвучные сиплые вибрации, что издаёт горбатая бабка, когда отчитывает внука, гоняя того метлой по двору.

Навья подступила в компании двух лошадок, перелетая через приземистый заборчик из берёзы. Охотничья изба, где вовсю пировали товарищи, заливаясь квасом и наслаждаясь свежей медвежатиной, ютилась в невеликом лугу средь сосновой чащобы. Рядом уютно располагалась банька, которую недавно растопили, чтобы через чуток часов, под вечер отлично провести время. Судя по выкрикам молодых охотников, в домике находились сыновья двух стариков. Двое их было, а может, трое.

Тимоха со страхом в глазах продолжал смотреть на брата, однако доверху ко всему, в них читалось и отчаяние, и разочарование в кровном своём родиче.

— Кажись, братец, это не я дурак --">