Джемма О’Коннор - В поисках прошлого

замечает главного, да и вообще всегда рассеянная, как бы отсутствующая. Хотя, может быть, она просто притворяется. Может, ей, как и мне, есть что скрывать.

Кресси всегда обо мне заботилась. Кресси — это теперь я ее так зову, а когда был маленьким, то звал «мамой». Это было первое слово, которому она меня научила, и оно долгое время оставалось единственным, что я умел произносить. Мои самые ранние воспоминания связаны с такой картинкой: мы вдвоем сидим на полу в пустой комнате, и она обнимает меня обеими руками. Прижимает мне к щеке мокрую теплую тряпку, а с нее медленно капает кровь, просачиваясь в щели между грубыми каменными плитами, которыми вымощен пол. Мама плачет. Слезы медленно текут по ее лицу. В полном молчании. Я хочу, чтобы она перестала плакать. Еще вижу нашего пса, Финнегана — он сторожит вход в комнату. Хвост опущен, но пасть то и дело раскрывается и закрывается. И ни звука.

Я таскался за матерью повсюду, куда бы она ни пошла. Все, кто заговаривал с ней, улыбались, гладили меня по голове и пытались заставить улыбнуться. Некоторые — думаю, это были наши соседи, — махали рукой, когда мы ехали на машине мимо, но я никого хорошенько не помню, кроме старого Джона Спейна, который был нашим другом. Я звал его Трап, но не потому, что старик был моряком, а потому что, когда я начал говорить, мне легче всего удавались слова, которые начинались с буквы «Т». Фрэнк Рекальдо — впоследствии он стал моим приемным отцом — по той же причине именовался Тэнком.

Каждый день, шел ли дождь, светило ли солнце, Трап отправлялся на своей лодке рыбачить. Обычно он греб веслами, навесной мотор почти никогда не использовал. На нем всегда был ярко-желтый клеенчатый комбинезон и куртка с поднятым капюшоном, а иногда еще и военно-морская шапочка. Он был знаменит тем, что вылавливал отличных лобстеров — частенько нам перепадал один из них. Или краб. Я любил смотреть, как лобстер из темно-синего становится красным, когда его бросают в кипящую воду. Еще Спейн был знаменит тем, что когда-то давно был священником. Не помню, сказал мне кто-то об этом или я сам это каким-то образом узнал. У Трапа было не очень много друзей, по крайней мере не помню, чтобы он общался с кем-то, кроме нас и американки, его соседки, что жила на той стороне реки. Я помню эту даму — она всегда смеялась, когда видела меня вместе с Джоном Спейном. Меня завораживало, как растягиваются ее ярко-красные губы, обнажая длинные белые зубы. Она была просто ужасна; я ее ненавидел. Отцу моему она, должно быть, нравилась, потому что я иногда видел ее на борту нашей яхты «Азурра».

Джон Спейн. Его имя и название страны^[1] настолько слились у меня в сознании, что я и реку нашу считал Испанией. Потом часто мечтал, что когда-нибудь вернусь в эти края. И видел себя точно таким, каким был в возрасте шести-семи лет, будто опять брожу по берегу в своей синей шерстяной фуфайке, в шортах и в желтых резиновых сапогах. Иногда я видел себя снова сидящим на носу лодки Трапа, опустив руку в воду, пока в нее не ткнется носом какая-нибудь рыба и не укусит меня. А потом я смотрел на кровь, вытекающую из укушенной руки и медленно расплывающуюся в воде.

Трап научил меня плавать. Сперва старика здорово удивляло, что я совсем не боюсь холодной воды. Думаю, я был еще слишком мал, чтобы понимать или уметь объяснить, что под водой слух не играет никакой роли; там я себя чувствовал совершенно нормально. Главное было — видеть, а также уметь задерживать дыхание и знать, когда можно выдохнуть. Я помню, как он терпеливо стоял в своих высоченных болотных сапогах у самого уреза воды, пока я нырял в поднимающуюся приливную волну и выныривал, изображая дельфина. Иногда он обвязывал меня под мышками длинной полосой материи, оторванной от старой простыни, и опускал за борт своей лодки. Матери мы об этом никогда не рассказывали, она бы наверняка нам такое запретила, и я бы так никогда и не научился у Трапа самому важному, чему он мог меня научить: уметь слушать. Слушать по-настоящему. Однажды старик спросил, что я ощущаю, когда у меня в ушах вода. Чтобы я лучше понял вопрос, он сложил ладонь лодочкой, зачерпнул воды и вылил ее себе в ухо. Я засмеялся и заколотил ладошкой по воде. Хотел сказать, что вода булькает, только не знал еще этого слова. Если б я был совершенно лишен слуха, откуда бы мне было знать нечто столь сложное? Трап посмотрел на меня долгим взглядом, словно пытаясь что-то понять. Потом без предупреждения снова --">