Луи Тома - Детективы

виду рукопись, портфель и все остальные пункты, в которых она была сообщницей. — Вы ее или она сама себя поставила в такое опасное положение?

— Нападение — лучший способ защиты, — ответил Кулонж.

— Все же для нее безопаснее всего было бы совсем не впутываться в это дело.

— Практически это было невозможно. Рано или поздно полиция обратила бы внимание на ее связь с Морэ.

Морис был вынужден согласиться с этим. Когда он передал рукопись комиссару на набережной Орфевр, тот сказал, что собирался вызвать Валери уже на следующий день. Если бы комиссар не получил сведений о других отправных точках, он стал бы расследовать версию столкновения между любовниками.

— Полиция с самого начала должна была убедиться в том, что это дело рук сумасшедшего, — вновь с воодушевлением продолжал Кулонж.

Его глаза снова ожили, и в них сверкнуло нечто вроде гордости, когда он добавил, видимо, забыв, в каком положении находится:

— В этом отношении все было удачным. Все шло как по маслу.

Морис должен был отдать ему должное. Все было мастерски спланировано и точно выполнено. Он невольно восхищался блестящей идеей и великолепно разработанным планом, оригинальность которого он мог вполне оценить, как специалист. Для него эта драма на какое-то время утратила свой человеческий аспект и превратилась в интеллектуальную, умственную, спортивную задачу высшего класса.

— Где и когда вы отпечатали текст? — спросил Морис.

— У Морэ. На его «Смит-Короне». В ту последнюю ночь, которую он провел с Валери.

— А где вы взяли ключ от его квартиры?

— Об этом позаботилась Валери. У нее был ключ… Утром она позвонила мне и сообщила, что Морэ звонил вам по поводу Дюпона, и передала содержание вашего разговора. Она позвонила мне из автомата, как только вышла из дома, оставив там Морэ.

— Вы не опасались, что вас могли застать в его квартире?

— Я знал, что по утрам уборщица туда не приходит.

— А если бы Морэ вернулся раньше, чем вы рассчитали?

— Тогда Валери предупредила бы меня об этом по телефону.

Он должен был потратить на дорогу не менее получаса. У меня было бы достаточно времени, чтобы сделать все необходимое.

— А именно?

— Во всяком случае, мне все равно пришлось его ждать. Как только он вошел, я его застрелил.

— А если бы он долго не возвращался?

— Тогда мне пришлось бы отложить это.

Кулонж говорил совершенно равнодушно, но капли пота на лбу выдавали его волнение.

— Знаете, самое худшее заключалось не в самом убийстве Морэ. Гораздо тяжелее было перед этим, ночью, когда я находился в его квартире. — В сильном возбуждении он пояснил: — Для Валери эта ночь была кошмарной и для меня — тоже. Он находился у нее, в ее постели, а я, полумертвый от ревности, сидел за машинкой и перепечатывал рукопись.

Кулонж посмотрел Морису прямо в глаза. Взгляд его был твердым и непреклонным.

— Я не раскаиваюсь.

— Этого я не стал бы говорить на суде, — сказал Морис.

Кулонж повернулся и взял сигарету из позолоченной коробочки. Он курил быстрыми затяжками и, несмотря на самообладание, было заметно, что нервы его на пределе.

— Последняя сигарета кандидата на смертную казнь, — сказал он. — Я ведь заслужил ее, не так ли?.. В конце концов я совершил почти идеальное убийство.

С горькой иронией он добавил:

— Ну, значит, я не настолько умен, как думал. Морэ был прав: убийца не интеллигентен. — Он попытался улыбнуться, но получилась гримаса. — Чего же вы ждете? Почему вы не звоните в полицию?

Морис не шелохнулся. Его чувства изменились и приобрели удивительную ясность. Он не узнавал самого себя. Молодой человек, сидевший напротив него, умышленно убил человека, но, несмотря на это, он не сердился на него, не презирал его. Вопрос оставался открытым: кто в этом случае более виновен, преступник или жертва? Морис встал и тихо произнес:

— Если кто-нибудь является в полицию добровольно, то это рассматривается на суде как смягчающее обстоятельство.

* * *

Париж проснулся, появились всевозможные звуки дневной жизни. Стуча и гремя, проехали внизу молочные повозки.

«Любимый папа!

Прости меня за горе, которое я тебе причинила, но я не могу больше жить. Я ни в чем не упрекаю тебя, это не из-за пощечин и не из-за твоих упреков…»

Письмо пришло с утренней почтой. Изабель была уже дома, но тем не менее слова дочери глубоко --">