Сергей Бондарчик - Охота на одиночку (СИ)

— кого хочешь собьют с толку. Зосимов глянул на часы и заторопился. Насос, конечно, штука хорошая, но пилить по шоссе на ночь глядя удовольствие на любителя.

— Не будь ты за рулем, обмыли бы мы это дело! — расчувствовался Ерохин. — Работа фирменная, в лучших традициях. Оно бы неплохо еще коробочку приделать на выключателе, чтоб дождь не заливал, но это я сам как-нибудь.

— Если надо, могу и коробочку, чего там…

— Ничего, ничего, не к спеху… Ты вот что, когда будешь проезжать тридцать четвертый километр, сверни налево, на проселок. Шоссе делает большую петлю, а ты — напрямик, через деревню Тарутиху. Восемь километров срежешь за нечего делать.

— Не застряну в какой-нибудь деревенской колдобине?

— Там асфальт. Кое-где, правда, разбитый, но ничего, проскочишь… Давай я тебе хоть яичницу на посошок сварганю, а? С копченым салом.

— Бог с ней, с яичницей, — сказал Зосимов. — И так приеду черт-те когда…

— Ну да, ну да, — понимающе произнес Ерохин. — Ты это, машину загони в пятый бокс, ключи у дежурного.

Низкое солнце уже катилось по зубчатой кромке придорожного леса, полосуя шоссе длинными тенями. Зосимов притормозил перед поворотом, пропустил отчаянно громыхающий «Урал» с прицепом и свернул на проселок. Трясясь на разбитом, латаном-перелатанном астальте, запоздало пожалел: стоило менять шило на мыло, тащиться по этой стиральной доске ради каких-то восьми километров; по шоссейке с ветерком — знай жми под сотку! — проскочил бы куда быстрее.

А Ерохин-то, паразит, не предложил срезать петлю, когда на дачу ехали. Еще бы — не тот комфорт. Может, вернуться, от греха, подальше?..

Да ладно, подумал Зосимов. Как-нибудь прорвемся. Авось…

3

Сержант Грищенко ругался от души, трясясь в кабине милицейского «уазика» по разбитому проселку. Суровая служба еще не довела его до сотояния полной остервенелости, когда острые эмоции выражаются исключительно матюгами. Самое сильное ругательство у него было: за-ра-за! В эту «за-ра-зу» вкладывалась и злость, и досада, и горестное недоумение.

Казалось бы, отстрелялся на сегодня, разобрался со всеми конфликтными мелочами жизни, — забей напоследок «козла» в дежурке и топай домой, где, по агентурным данным, стынет в холодильнике окрошка и пара бутылок пива. А завтра — выходная суббота, банька и прочие волнующие перспективы. Так нет же, пятницкие черти не дремали и подкинули-таки сюрприз. Позвонили из этой треклятой Тарутихи и паническим голосом сообщили о каком-то раздолбае Петьке, который бегает по деревне с двустволкой, ищет жену и грозится начинить ее дробью, а заодно и всех родственников, начиная с тещи.

Ух, за-ра-за!.

— Да не переживай, Семеныч! — сказал водитель Вася. — Повяжем мы этого му… извиняюсь, мужика. Все они храбрые под градусом да перед своими. Увидит милицию — наделает в штаны.

— Не наделает, Вася, — вздохнул Грищенко. — Знаю я этого заразу… Он дурной, понимаешь? А поддаст — дуреет до полного скотства, ни черта не соображает. И, главное, ни черта не боится, причем не от великой храбрости, а от великой дурости.

— Видали мы таких бешеных… Больше на публику работают. Чтоб страх нагнать на деревенских, чтоб уважали, значит.

— Оно-то да, есть немного… Жаль, пятницу мою изгадил, паразит несчастный. Такое было настроение!.. Нет, надо изгадить. За-ра-за!..

Вася понимающе кивнул и включил карманный приемничек, хитроумно укрепленный на приборной доске. Пропищал «Маяк», диктор сообщил, что в Москве двадцать один час, а потом прочувствованно рассказал об ужасном состоянии польской экономики.

— Ты бы лучше о наших болячках потолковал, — посоветовал диктору Вася. — Горазды мы в чужие кастрюли заглядывать…

— Навешает мне моя Надюха, — убежденно сказал Грищенко, думая о своем. — Никакого понятия о тонкостях милицейской службы. Ты ей — оперативная обстановка, а она — вперед всех лезешь, а на тебе и рады воду возить. Точно, навешает.

До Тарутихи оставался километр с небольшим, когда в той стороне прозвучал выстрел. Гулкий такой, раскатистый, эхом отразившийся от темнеющей стены запольного леса.

— Ого, — сказал Вася. — В деревне пахнет жареным!