Константин Греков - Майкопский «Негус»

Он даже и не крестьянствует. Жена его, Евдокия Андреевна, с самого начала в колхозе, уже считай три года, а сам больше по лесосплаву или боцманом на Амуре-батюшке.

Начальству, однако, было видно как-то по-другому, и пошел Коля в третий класс уже как сын то ли кулака, то ли подкулачника, то ли незнамо какого другого классового врага. В школе, правда, мальчика никто за это не обижал и учительница жалела.

А месяца через два, уже к зиме, и отец объявился. Отпустили. Суда не было. Статьи никакой не дали. Документ вернули. Решение определили такое: со всей семьей отправиться на жительство в город Иркутск. Зачем, почему, ради чего — никто не объяснял. Beлено — выполняй. Апелляций, прошений, жалоб не подавали. Снялись и поехали в Иркутск, далеко на запад. Коле было десять лет.

Вскоре он уже помогал отцу, которого определили работать на кирпичном заводе. Жили дружно, и все постепенно налаживалось, пусть и без родного дома, своего хозяйства, без кумовьев-соседей, без Амура-батюшки. Отцу с матерью, может быть, и снился старый деревенский дом, а детям — уже нет. Ни Коле, ни тем более Маше, которая была моложе брата на четыре года. Ангара — тоже интересно. Знакомый шофер возил иногда и на Байкал.

Вскоре жизнь семьи обрела стабильность. Дети учились, учились хорошо, в тридцать третьем отец перешел на легкую работу — стал лотошником, торговал папиросами, табаком и махоркой. Сигарет тогда не курили.

В тридцать девятом Николай Шурко поступил в Иркутский госуниверситет на почвенно-географический факультет. Началась волнующе-интересная студенческая жизнь. Но медовый месяц юности оказался таким коротким...

Николай готовился к первой сессии, когда его призвали в армию. Сейчас, по прошествии лет, он убежден, что в тридцать девятом ему, в сущности, крупно повезло. Хотя тогда ему казалось большим несчастьем встретить новое десятилетие, 1940 год, не в компании с нарядными студентками, с одной из которых ему особенно хотелось потанцевать, а в казарме Томской школы связи. Между тем шла финская война, и везение было в том, что его послали не на фронт, а на учебу. Но главное везение заключалось в самой армейской закалке, ибо 22 июня сорок первого года он встретил не теленком-новобранцем, а кадровым военным, сержантом, пообтершимся уже в армии...

Приехал из Мюнхена с продуктами для камрадов хлопотливый Марк Осипович, крикнул что-то приветливое, Николай автоматически ответил и вдруг поймал себя на мысли, что отвечает по-немецки, даже не переводя в уме с русского. То есть, выходит, и подумал по-немецки? Скажи, пожалуйста.

Впервые немецкую речь он услышал, когда в липкой от крови гимнастерке старался вжаться в землю, спрятаться в придорожных кустах. Но не удалось. Немцы, двое их было, подошли, один клацнул затвором, второй пнул сапогом в лицо. Николай встал, поднял руки...

Вот с тех пор, с сорок первого, когда Николаю было двадцать лет, жизнь его состоит, пожалуй-то, из одних острых ощущений, внезапных перемен, сплошного сумасшествия — как хочешь, так и называй.

От одного этого башка лопнет, забыть все, да нельзя — просто потому, что рядом с приключениями начались и допросы. И надо помнить, кому что говорить, не сбиваться, не перепутать. Иногда Николаю казалось, что он не один, что двоится и троится. Скажем, когда, бежав из плена, укрывался он в деревне Двуполяны, соседке-старушке, шибко идейной, прямо-таки беспартийной большевичке, рассказывал он чувствительную историю о своем безруком отце, покалеченном колчаковцами. А поручику Листоподольскому, который под видом задушевной беседы допрашивал Николая перед зачислением в Русскую освободительную армию, во всех подробностях излагал историю ареста отца в 1931 году и высылки всей семьи из родного села.

Николай всегда любил читать, и еще в краткой его студенческой жизни попалось ему в одной книге древнеиндийское изречение: «У лжеца должна быть хорошая память». В мозгах крепко сидит пережитое, а не придуманное. Не хотел Николай говорить поручику Листоподольскому о том, что попал в Красную Армию из студентов. Из советских, так сказать, студентов. Не хотел также излагать некоторые подробности военного периода, своей тихой отсидки в деревне Двуполяны. И не сказал, все тщательно обдумывал, каждый ответ свой на допросе под видом задушевной беседы. Но не знал он, как делается перепроверка.

Листоподольский вроде бы как закончил разговор, сказал: все в порядке, теперь и выпить можно. И --">