Генри Портер - Девушка-загадка

распространяется по лужайке. Она берёт две сумки и проходит мимо Мила. «Принеси остальные, пожалуйста».

Она бросает сумки, ходит по дому, включает свет, кричит. Ни звука, кроме щелчков и грохота системы отопления, включающейся на таймере.

Где собака? Она идёт в кабинет, где её мать обычно замирала бы в оцепенении при включённом свете, телевизоре и электроприборах. Радио тоже иногда включается. Её стул пуст; на столике рядом нет стакана, нет газеты, сложенной кроссвордом. Но всё остальное, как и должно быть – книга, открытая обложкой вниз, и на круглом столике у окна с кучей увядших папирос – фотографии Слим в детстве, её бабушки и дедушки по материнской линии, её покойного отца Тоби и брата Мэтью, того самого, которого мать иногда держит или подпирает рядом с собой на диване. Она проверяет комнаты, которые никогда не используются в левой части дома, и пересекает широкий каменный коридор, который её мать величественно называет «залом», чтобы пройти через кухню и попасть в кладовую, где зимой она иногда находила её сидящей с сигаретой в мрачной стойке с одной из литровых бутылок джина, которые её убивают. Её джин, как она это называет. Слим видит мышь в одной из мышеловок.

И знает, что её мать не стала бы задерживаться в комнате с таким. Куда, чёрт возьми, делась Луп, нервная немецкая овчарка, которую её мать приютила во время первого карантина и так некстати назвала? Может быть, она повела его на один из тех обходов деревни, которые заканчиваются сигналом бедствия, сообщающим, что ни Диана, ни Луп не могут найти дорогу домой, или что кто-то из них не может добраться из-за проблем с выносливостью. Но её пальто, шапка и перчатки свалены на скамейку, а пинетки с овчинной отделкой – под ней, так что она никуда не выходила.

Милс и Солт медлят у входной двери с сумками. «Ради бога, заходите. Моя мама пропала. Возможно, она где-то упала. Кто-нибудь из вас, пожалуйста, проверьте сад. Там сзади есть туалет, гараж и теплица». Колт сказал – и этого достаточно. Не нужно быть откровенным. Солт ставит сумки и выходит на улицу.

Милс входит без особой спешки и бросает сумки на скамью. «Она часто пропадает, твоя мать?»

«Нет, поэтому я и волнуюсь».

«Может быть, она поехала на машине покататься».

«Она не водит». Слим не собирается объяснять. Её матери запретили водить после инцидента в Эли, о котором она умалчивает. Обвинение было предъявлено за вождение в нетрезвом виде, но для объяснения двадцати месяцев отсутствия на дороге требовалось что-то большее.

Сопротивление аресту и нагоняй на офицеров — вот это она.

«Итак, вас только двое, а ваш брат в отъезде», — говорит Милс. «А здесь, без машины, для женщины это изоляция».

Он прочитал досье Слим, прежде чем отправиться за ней по всей Европе. В своих допросах в Службе безопасности ей пришлось рассказать, что двенадцать лет назад Мэтью, используя своё обаяние, талант и пристрастия, отправился на север Англии и, после минимального контакта в течение года, пропал без вести. Просто исчез.

Милс ходит, разглядывая фотографии, издавая сосущие звуки зубами. Она протягивает ему руку. «Ты можешь постоять спокойно? Спасибо». И она набирает номер телефона матери. Они ждут, слушая викторианский дом управляющего, достаточно старый и большой, чтобы издавать собственные вздохи и

Шёпот. Ветер дребезжит в окне сзади, а панели и половицы в коридоре, ведущем в помещение, которое раньше было комнатой для прислуги, время от времени скрипят.

Их взгляды встречаются. Да, они оба слышат вибрацию пола где-то наверху. Слим бежит вверх по лестнице и достигает короткой площадки шестью ступенями ниже верхнего этажа, где лестница раздваивается. Она ничего не видит и карабкается по последней ступеньке, чтобы включить свет наверху.

Её мать лежит, ужасно скрюченная, ноги вывернуты в одну сторону, плечи и голова – в другую. Кровь из раны на голове лужицей цвета печени растеклась по половицам и ковровой дорожке. Слим опускается на колени рядом с ней и берёт её за руку. «О, Господи, мама! Что ты наделала? Что с тобой случилось?» Она наклоняется, чтобы приложить ухо ко рту матери. Она ждёт, глядя на Милз, которая сидит на корточках рядом с ней. Ей кажется, что она слышит, или, скорее, чувствует вздох. «Она жива – совсем. Вызовите скорую». Она смачивает два пальца и подносит их к открытому рту матери – она уверена, что чувствует дыхание. Милз ждёт, пока та кивнёт, а затем шумно спускается вниз. Она кричит ему вслед: «Дом --">