Юлия Ли - Поезд на Ленинград

сразу приметил, и протопал в конец вагона. Впрочем, может, тревожность его удлиненному лицу с массивным подбородком придавали именно эти круглые очки, а остановился он лишь потому, что проход отчасти был загорожен тюками.

В глубине вагона он разделся, по-немецки аккуратно уложил шубу на полку, предварительно вывернув ее наизнанку, достал книгу и сел спиной к Феликсу, против военного вида темноволосого мужчины в фуражке с черным околышем, который сидел там уже давно. Околыш на фуражке не имел каких-либо опознавательных знаков, чтобы можно было понять, к сотрудникам какого ведомства он относится, но выправка все же наводила на мысль, что человек он именно что военный – плечи расправлены, грудь колесом. Феликс невольно поднялся, чтобы лучше его разглядеть. Интересный тип. Лицо со вздернутыми бровями, мечтательным взглядом и тонкогубым, резко очерченным ртом одновременно напоминало Пьеро и Юлия Цезаря – верх принадлежал персонажу комедии дель арте, а низ – римскому полководцу. Фуражка закрывала его лоб, поэтому физиогномист в Феликсе не смог бы оценить умственные способности этого любопытного индивида. Мужчина думал о чем-то своем, смотрел сквозь запотевшее окно на суетящихся людей на перроне, волочащих поклажу, елки, на шумную компанию молодых, провожающих кого-то под звуки баяна и распевающих «…в даль иную – новыми путями…»^[3], на женщину с фартуком, повязанным поверх шубы, которая продавала горячие пирожки с маленькой тележки. Он смотрел на всю эту вавилонско-советскую суету, а взгляд его был совершенно пуст.

Наблюдая за пассажирами, Феликс невольно привставал, а когда понял, что его поведение выглядит со стороны подозрительным, сделал неуклюжий вид, будто собирается снять шинель, хотя и не думал с ней расставаться.

– А ну подвинься, – ткнула его в бок девица с сиплым, будто прокуренным голосом. Белов невольно посторонился и послушно сел на свою скамью. На девице – хрупкой, как воробушек, и лицом такой юной, что она вполне могла оказаться и школьницей старших классов, – был черный кожаный плащ, потрескавшийся от времени в нескольких местах, из-под ярко-алой косынки виднелись короткостриженые прямые и жесткие светлые волосы. Она зло зыркнула сверху на присевшего Белова, как ястреб на ягненка, и прошла мимо, шлепнувшись на пустую скамейку через проход от рыжеволосого с белым кашне и в очках. Тот был погружен в книгу и даже не взглянул на девицу. Не посмотрели на нее и мужчина в черной фуражке, и тот другой – с усиками.

Она села так, что Феликсу осталась видна только ее косынка и обтянутые черным почти детские плечики. Как-то очень легко она одета, посетовал Белов, невольно вспоминая, какие лютые морозы в середине зимы случаются в бывшей столице, какие ледяные ветра дуют с Финского залива. А ведь у нее и чемодана с собой нет. Очень подозрительная барышня.

Любопытный Феликс опять привстал посмотреть, что она будет делать, – достала из кармана затертый блокнот для записей на пружинке и карандаш, сгорбилась, стала что-то поспешно писать.

Его опять попросили подвинуться. После девицы зашел еще один человек в шубе – кажется, енотовой, потому что она была вся черно-серебристо-белая с рыжинкой, пушистая, объемная и, видно, очень теплая. Пожилой мужчина с седой ухоженной бородой, в шапке из блестящей черной шерсти, при чемоданчике, какие обычно с собой носили врачи, – наверное, доктор. Он стоял, покашливая, терпеливо ждал, когда Феликс очнется от задумчивости и даст ему дорогу.

Феликс с извинениями сел, вдруг осознав, что забылся и опять ведет себя неприлично, позволяя себе вот так открыто разглядывать людей, будто зверушек в зоосаде. Но они все были до того любопытными, разными. Феликс помнил пору своего детства, каких-то двадцать лет тому назад юбки барышень достигали пола, они не носили таких страшных черных плащей, не надевали картузов, коротких платьев, а эти красные косынки – самый нынче модный аксессуар – выглядят так прогрессивно, так модернистски. Новый век, новые нравы, новая жизнь.

– Кто-нибудь знает, почему к поезду на Ленинград прицепили пригородный вагон? Что за новшество? – пробурчал пожилой человек, снимая енотовую шубу и усаживаясь на скамью за девицей в косынке. – Одиннадцать часов пути сидя, да еще в такую ночь! Безобразие, на всем экономят.

Сразу же за ним вошла шумно пыхтящая баба в овчинной дубленке и двух пуховых платках – один на голове, другой на плечах, --">