Елена Леонидовна Кассирова - Кремлевский фантомас

Серафимовича, 2, – никто не помнил. Звали Хабиба для простоты Василь Василичем, потом Васей. В молодости он был местным комендантом, теперь дэзовским слесарем-пьяницей. Вася не чинил ничего. Но все же недаром он был татарином. Сложа руки не сидел. Порой он носил по подъездам картошку и мыл во дворе блестящие иномарки.

Разумеется, славный Дом на набережной притягивал местных бродяг из развалюх с Якиманки, особенно Вилена, взрослого дауна. С тех пор, как началась свобода и нечистых от дома не гоняли, Виля кружил по двору. Появлялся и пропадал он, как собака, стихийно. Дебил ходил, как аршин проглотил, ноги, наоборот, полусогнуты. Руки висели, как плети. Гладкое лицо с глубокой вертикальной морщиной на лбу. «Виля, привет, как жизнь молодая?» Виля бормотал что-то известное. Повторял он то, что слышал много раз и запомнил. Выдавал метеосводки или фразы реклам. Говорил Виля полудетски, полуюродиво. В улыбке он выпячивал крупные редкие зубы.

Дом на набережной стал, как хрущоба, демократичен – сборище всего и вся. Бомжи, дебилы, старые кремлевцы и новые русские, кагэбэшники и художники, старики и молодежь. И, в общем, был дом и кремлевски, и хрущобно уютен.

Но прославленный «берсеневский каземат», как известно, особенно кровав. Он один мог с лихвой дать Касаткину материал для хроники. Кроме убийств и самоубийств по сталинскому приказу, случалось тут дополна бытовухи. Мужья стреляли в жен из ревности, женихи грабили и душили невест, падали из окон дети и взрослые. Сам Бог велел Косте писать про плохое. Костя лично помнил из детства двухлетнюю Любу Городовикову, во дворе на руках у няни она тянула ручку с указательным пальчиком вперед, как статуя Ленина, и квохтала Косте: «Кох, Кох!» Ее уронили из окна.

Писать о подобном Касаткину все же не хотелось. Ужасы страшны ночью, а днем кровавые тени не так занимательны. «Плохих» тем и без убийств много.

Но криминал гони в дверь, войдет в окно. Последние майские дни Касаткин дежурил по ювелирным магазинам: в Москве грабили именно ювелирку.

Грабили невинно-просто: входил в дальний, выхинский или митинский, магазинчик человек – безволосый, яйцеголовый, в очках, с бородой – просил показать кольцо с брильянтами, выставлял продавщице дуло, отходил с брильянтами к двери и растворялся.

Костя писал о брильянтовом грабителе однообразно, потому что грабежи были однообразны. Преступник был, явно, ловкий и хитрый. Грабь так и грабь до Страшного Суда. Особых примет нет. Некоторые говорили – лысый. Одна продавщица заметила, что под бейсболкой он не лыс, а как-то неестественно гладкоголов. Все, в общем, накладное. Словно, почуяв легкую наживу, воскрес и приехал в Россию из Франции Фантомас.

«А где бы в Москве, – фантазировал Костя, сидя по вечерам дома на подоконнике, – Фантомас поселился?»

Касаткин обводил глазами двор, стены, окна, ряды машин, мельтешню людей. «Пожалуй, – отвечал он сам себе, – лучшее для Фантомаса место – филиал Кремля и хрущобы».

2 ЦАЦКИ НУЖНЫ ВСЕМ

Газета «Это Самое» помещалась в сретенском тупике в выселенной трехэтажной развалюхе с вывеской «Ариадна-интернешнл». Шесть бывших коммуналок, по две на этаж, снимал тихий бизнес, в одну, на первом этаже, впустив этосамовцев. Желтый фасадик, шершавая входная дверь с древним ящиком «Для писем и газет», три записанных котами ступеньки, три шага во тьме, дверь направо – и ты в редакции, в трех комнатах с новыми обоями и белыми лампами.

Костя поздоровался. Глеб и Паша кивнули – и в компьютеры, Виктория Петровна говорит по телефону, отвернувшись к окну, шефа нет.

Вазик, главред Вазген Петросян, в газету ничего не писал, кончил Плешку, но был человеком по-армянски коммерческим. Парень не крупный, подвижный. Он мог бы торговать и богатеть. Про связи свои Вазген не рассказывал. Но про душу – да. Любил Атлантиду, тайные способности человека к духовному господству над природой, в общем, всё блаватское. Его и звали Вазик-Блавазик. Восточные глаза Блавазика поблескивали. Заниматься высоким ему нравилось.

Кольцо, пышное, как женское, но массивное, мужское, болталось на тонком пальце. Свалиться кольцу не давал сустав.

Блавазик начинал разговор с улыбкой, но заканчивал деловито и не очень приветливо.

Воскресный еженедельник в восемь полос, газета выходила уже два года и не разорялась. Деньги, впрочем, Блавазику давало какое-то «Аум-Синрикё» за рекламу живой воды.

В «Это Самое» переманил Костю журфаковский кореш Глеб --">