Николай Иванович Леонов - Агония

лучком пожарить, грибочки, огурчики из подпола достанем-с…

– «Смирновская» имеется? – перебил Сынок и, поняв, что имеется, продолжал: – Корми, недорезанный, – он рассмеялся собственной остроте. – Да не обижайся, мы с тобой элемент чуждый, на свободе временно. Вот кучера собственного встретил, – Сынок указал на Хана. – Раньше-то он дальше кухни шагнуть не смел, теперь за одним столом сидим. Мы сейчас все у общего корыта, все равны.

Хозяин склонился еще ниже и доверительно зашептал:

– Этого, простите, никогда не будет. Можно у одного отнять, другому отдать. Так все равно-с, простите, один будет бедный, другой богатый.

Николай-Сынок взглянул на хозяйчика лукаво и спросил:

– А если поделить?

– На всех не хватит, – убежденно ответил хозяин. – Больно человек жаден, ему очень много надобно, – и развел руками, показывая, как много надо жадному человеку.

Хан, сидевший все это время неподвижно, глянул на хозяина недобро, покосился на Сынка:

– Так что, барин, есть будем или разговаривать?

– Ишь, – Сынок покачал головой, – пролетариат свой кусок требует. Неси, любезный, и… – он кивнул в сторону двери, у которой сидел оборванец, – не сочти за труд.

– Сей минут, в лучшем виде, – хозяйчик поклонился, подбежал к оборванцу, забрал пустую кружку, что-то зашептал сердито. Оборванец поддернул штаны, смачно сплюнул и, насвистывая, вышел на улицу. Остановился у стоявшего неподалеку от закусочной извозчика.

– Эй, ямщик, гони-ка к «Яру»!

Извозчик взглянул на рваную тельняшку, чумазое лицо и нечесаные волосы и отвернулся.

– «Я ушел, и мои плечики скрылися в какой-то тьме». Счастье свое не проспи, ямщик. – Оборванец вновь поддернул штаны и направился в сторону Тверской, свернул в Гнездниковский, вошел в здание Московского уголовного розыска, который большая часть москвичей называла МУРом, а меньшая – «конторой». Здесь оборванец зашел в один из кабинетов, где за огромным столом сидел солидный, уже пожилой мужчина в пенсне.

– Разрешите войти, товарищ субинспектор? – оборванец щелкнул каблуками.

– Вы уже вошли, Пигалев, – Мелентьев снял пенсне и начал протирать его белоснежным платком.

Агент третьего класса Семен Пигалев работал в уголовном розыске уже пятый месяц и мог быть самым счастливым человеком на свете, если бы не фамилия, к которой редкий человек мог остаться равнодушным.

Субинспектор Мелентьев никогда не позволял себе шуток по этому поводу, произносил фамилию Семена уважительно, без ухмылочек и многозначительного подмигивания. Семен взглянул на него с благодарностью и доложил:

– Объекты, – Пигалева хлебом не корми, дай ввернуть ученое слово, – ушли от конвоя, дождь переждали в закусочной на Трубной, заказали обед. Я оставил там Серегу Ткачева, велел глаз не спускать.

Мелентьев и бровью не повел, хотя знал, что кучером в пролетке сидел агент первого класса, работающий в угро шестой год и, не в пример Пигалеву, человек опытный.

– Благодарю вас, Пигалев. Приведите себя в порядок и доложитесь Воронцову.

– Слушаюсь, – Пигалев распахнул дверь и чуть не столкнулся с входящим в кабинет сотрудником, который в форме рядового милиционера час назад конвоировал Сынка и Хана.

– Как здоровье, Василий? – с издевкой шепнул Пигалев. – Головушка бобо?

Василий Черняк, среднего роста, с выправкой кадрового военного, перетянутый ремнями, с влажными после мытья волосами, взглянул на Пигалева недоуменно и развел руками, как бы говоря: совсем обнаглел, братец. Семен понял товарища и поспешил убраться, а Черняк вошел в кабинет, плотно прикрыв за собой дверь, сказал возмущенно:

– Мы так не договаривались, Иван Иванович! Я боевой командир Красной Армии, орденоносец!

Мелентьев надел сверкающее пенсне, оттянул пальцем крахмальный воротничок и вздохнул.

– У меня сын недавно родился. – Черняк осторожно дотронулся ладонями до головы, казалось, он сейчас ее снимет и поставит перед субинспектором, как вещественное доказательство творящихся безобразий. – Сын, Иван Иванович! Он маленький, ему отец нужен, даже необходим.

– И чем же это вас? – поинтересовался Мелентьев, пенсне надежно скрывало его смеющиеся глаза, а тон был участлив безукоризненно.

– Чем-чем, – смутился Черняк, – кулаком! Меня в девятнадцатом один беляк рукояткой нагана шарахнул, я качнулся, и только. А тут…

– Возраст, батенька, – Мелентьев указал на стул. – Как я понимаю, вас ударили. Кто именно?

– Чернявый, как --">