Михаил Вадимович Соловьев - Поединок во тьме

Кто первым расшатал крепи на территории соседей и организовал конкурентам обвал, никто не помнит, но именно тогда спокойная жизнь закончилась. Лес рубят — щепки летят… Сколько жизней загубили под землей, скорее всего, узнать теперь не удастся. Война становилась изобретательной. Подпиливали и расшатывали лиственничные лестницы, которые в сырости шахт могли простоять не меньше, чем в Венеции. Ослабляли крепи. Изобретали ловушки.

Однако попадались лишь незадачливые. В ход пошло альпинистское снаряжение. Каждая команда делала себе под землей тайники с запасами продовольствия и шанцевым инструментом. Если завалит — будет чем откапываться.

Потом начались фокусы с вентиляцией, противника душили дымом полимерной кабельной рассечки.

Кто первым придумывал очередной фокус, тот и отвоевывал территорию и слюдянский «золотой запас».

Когда начался прием черного металла, произошел еще один всплеск и добавились новые трагедии. С близлежащих горизонтов вымели все ценное подчистую, а ведь там, в «подземле», стояли на рельсах и вагонетки, наполненные слюдой, и даже тепловозы. Закрывали-то шахты в семидесятых. Ничего не демонтировали и наверх не поднимали…

За стол переговоров так и не сели. Подземные войны нарушили привычный уклад. Теперь на поверхности обсуждали в основном ситуации из-под земли. Поминали недобрым словом вчерашних конкурентов.

В сиюминутном порыве никто и не подумал, что можно использовать шахты для экскурсий или спелеологов, а теперь было поздно.

Иной раз по городу ползли слухи о заблудившихся или заваленных туристах. Но люди из-за войн очерствели и не переживали, если не касалось лично.

Доступный металл заканчивался. Большинство дорог на нижние горизонты разрушили. Знающих географию шахт оставалось все меньше.

— Я и сейчас там куда хочешь пронырну, — закончил историю Петр. — Только зачем? Пенсия у меня приличная, уходил с начальника депо, да на приварок из шахт дом построил, не хуже, чем спиртовики.

Действительно, Слюдянка пестрела небольшими коттеджными поселками.

«Прямо как у Ильфа с Петровым, — задумался я. — “Богатство тещи не исчезло, оно просто превратилось в клуб железнодорожников”». Так и здесь, все оставленное государством в шахтах перешло в иную область ценою человеческих жизней…»

— Знаешь, почему я живой? — спросил Петр, будто услышав мои мысли.

— Ну?

— А я в войнах не участвовал. Нет на мне крови… Потому и дом стоит, и дети в порядке. У меня еще там, — он потыкал пальцем себе под ноги, — транзитные маршруты заготовлены, так что я любой завал обойду и наружу выберусь.

— Потому и народу на поминках мало? — пришла мне в голову неожиданная мысль.

— Ну да. Кому же захочется за одним столом с душегубами сидеть? А потом, они все сейчас на мели и ненавидят окружающих люто. Позови, и спокойно не посидишь… Они даже не понимают, почему им так плохо.

— А много таких?

— Ну, из самых активных почти никого не осталось. Кого в шахте не прибрали, тот сейчас за грехи свои мучается. Ты подумай, — наклонился он ко мне, — только я знаю душ двадцать, загубленных там, внизу, и ведь почти никого не нашли. Так и числятся они без вести пропавшими. Все предполагают, кто да что — а с кого спросишь? Лежат они сейчас где-то на горизонтах затопленных…

— Мистика, — проговорил я, пытаясь избавиться от навязчивого видения залитых ледяной водой шахт, где ворвавшаяся туда однажды речка Слюдянка собирает в одном месте упокоившихся врагов.

— Да уж, мистика, — согласился Петр, разливая остатки водки по рюмкам. — В прошлом году эмчеэсовцы двух спелеологов вынули из завалов, так они в помешательстве оказались. Все про тени какие-то говорили, что из стен выходят. Умерли окончательно шахты… Кладбище теперь там. А скольких еще погибель ждет?

— Послушай, Петр, а как ты считаешь, действительно тебе батя чего-то не рассказал, или домыслы это твои?

— Не знаю, — ответил тот, допил рюмку и закурил. — Вот ты с Петровичем общался, у тебя не появилось ощущения секретов?

— Было, — твердо ответил я. — Но впрямую не спрашивал… Он бы меня не понял.

— Вот так и я, поинтересовался у бати пару раз, а после смерти весь личный архив по косточкам перебрал. Давай пей, — пододвинул он рюмку по лавке, — идти пора.

Я опрокинул в себя водку. Приятное тепло вернуло меня к действительности.