Юлиан Семенович Семенов - Семнадцать мгновений весны

расстоянии в километр или того больше.

Так, постепенно, в нем произошла перемена. Прежний Крюгер исчез, вместо него в оболочке знакомого всем и внешне ничуть не изменившегося человека существовал другой, созданный прежним, совершенно не знакомый никому, боявшийся не то что говорить правду, нет — боявшийся разрешать себе думать правду.

— Нет, — ответил Крюгер, нахмурившись, подавляя вздох, очень прочувствованно и тяжело, — достаточного оправдания у меня нет... И не может быть. Я — солдат, война есть война, и никаких поблажек себе я не жду.

Он играл точно. Он знал — чем суровее по отношению к самому себе он будет, тем меньше оружия оставит в руках Кальтенбруннера. Ничто так не бесит гончих, как бегство зайца, Крюгер, правда, не знал, как поведут себя гончие, ляг заяц и подними лапки; но отношения в СС были ему известны достаточно точно; чем сильнее он будет бичевать себя сам, чем меньше будет сопротивляться и оспаривать свою вину, тем мягче станет Кальтенбруннер или любой другой на его месте.

— Не будьте бабой, — сказал Кальтенбруннер, закуривая, и Крюгер понял, что линия его поведения была абсолютно точной; он выигрывал самого себя. — Надо проанализировать провал, чтобы не повторять этого впредь.

Крюгер сказал:

— Обергруппенфюрер, я понимаю, что моя вина — безмерна. Но я хотел бы, чтобы вы выслушали штандартенфюрера Штирлица. Он был полностью в курсе нашей операции и может подтвердить: все было подготовлено в высшей мере тщательно и добросовестно.

— Какое отношение к операции имел Штирлиц? — пожал плечами Кальтенбруннер. — Он из разведки, он занимался в Кракове иными вопросами.

— Я знаю, что он занимался в Кракове пропавшим ФАУ, но считал своим долгом посвятить его во все подробности нашей операции, справедливо полагая, что, вернувшись, он доложит или рейхсфюреру или вам о том, как мы организовали дело. Я ждал каких-то дополнительных указаний от вас, но так ничего и не получил.

— Штирлиц входил в состав лиц, подлежащих ознакомлению с этой операцией?

— Этого я не знаю.

Кальтенбруннер вызвал секретаря и попросил его:

— Пожалуйста, узнайте, был ли внесен Штирлиц из шестого управления в список лиц, допущенных к проведению операции «Шварцфайер».

Когда секретарь ушел, Крюгер, поняв, что слишком рано начал подставлять под удар Штирлица, отработал назад.

— Всю вину несу один я, — продолжал он, опустив голову, выдавливая из себя глухие, тяжелые слова. Мне будет очень больно, если вы накажете Штирлица. Я глубоко уважаю его как преданного борца. Мне нет оправдания, и я смогу искупить свою вину только кровью на поле битвы.

— А кто будет бороться с врагами здесь?! Я?! Один?! Это слишком просто — умереть за родину и фюрера на фронте! И куда сложнее жить здесь, под бомбами, и выжигать каленым железом скверну. Здесь нужна не только храбрость, но и ум! Большой ум, Крюгер!

Крюгер понял: отправки на фронт не будет, а это самое страшное наказание. И не столько страшно из-за русских пуль — на фронте у него будет, естественно, командная должность, — просто он знал, какую яростную нелюбовь питали к бывшим сотрудникам СД армейские офицеры. Они только искали повода, чтобы подвести людей СД под суд партийного или военного трибунала — а там пощады ждать не приходилось, законы фронта — смертельные законы...

Секретарь, неслышно отворив дверь, положил на стол Кальтенбруннера несколько тонких папок. Кальтенбруннер перелистал папки и, удивленно хмыкнув, сказал:

— Спасибо. Узнайте, пожалуйста, был ли на приеме у руководства Штирлиц после возвращения из Кракова — и если был, то у кого. Поинтересуйтесь также, какие вопросы он затрагивал в беседе.

— Я уже поинтересовался, — ответил секретарь, — на всякий случай. Нет, по приезде Штирлиц сразу же переключился на работу по выявлению стратегического передатчика, работающего на Москву...

Крюгер вспомнил, как он прослушивал в Кракове разговор полковника абвера Берга с генералом Нойбутом, когда тот просился на фронт. Крюгер решил повторить это: его вдруг осенило, что Кальтенбруннер, как все жестокие люди, предельно сентиментален.

— Обергруппенфюрер, тем не менее я прошу вас позволить мне уйти на передовую.

— Сядьте, — сказал Кальтенбруннер, — и не будьте Гретхен. Сегодня можете отдохнуть, а завтра подробно, в деталях, напишете мне все об операции. Там подумаем, куда вас направить на работу... Людей мало, а дел много, Крюгер. Очень много --">