Игорь Иванович Заседа - Из загранкомандировки не возвратился

аэропорта, праздные зеваки.

К Виктору Добротвору обратился репортер, кончивший терзать представителя канадской федерации бокса, что-то спросил. Виктор ответил — я видел, как шевелились его губы, но слов, естественно, в этом содоме не разобрал. Он отвечал без переводчика, судя по тому, как понимающе кивал головой репортер. Виктор знал английский хорошо и нередко исполнял роль толмача в сборной. На этом даже экономили валюту, без зазрения совести снимая с поездки официального переводчика и перепоручая это бремя Добротвору.

Случившееся все еще казалось мне дурным сном. Каких-нибудь двадцать минут назад мы перебросились с Добротвором последними словами, я пожелал ему успеха, он дернулся было послать меня к черту, да прикусил язык — он был достаточно воспитанным человеком, чтобы сохранять необходимую дистанцию между мной и собой. Хотя Виктор и видел во мне — я в этом не сомневался — такого же профессионального спортсмена, как и он сам, но нынешнее мое положение, а главное — полтора десятка лет, разделявшие нас, удержали его в рамках приличий.

В самолете мы встретились случайно: Добротвор с Храпченко летели по приглашению Федерации бокса Канады на крупный международный турнир, а я с фигуристами — на юношеское первенство мира в Лейк-Плэсид, и здесь, в Монреале, наши дороги расходились. Добротвор, как обычно, выглядел веселым, уверенным в себе, и, кажется, перспектива вновь встретиться с Гонзалесом, экс-чемпионом мира и, пожалуй, самым известным после Теофило Стивенсона боксером на Кубе, дважды выигравшим у Добротвора в уходящем году, мало беспокоила его.

Когда появился встречавший нас представитель советского посольства — мой давний друг Анатолий Владимирович Власенко, Влас, с которым мы столько наплавали в свое время в разных бассейнах мира, отяжелевший с тех пор, как мы виделись в Штатах четыре года назад, на зимних Играх в том самом Лейк-Плэсиде, куда я направлялся теперь, — ситуация прояснилась. Он был непривычно мрачен и неразговорчив.

— Наркотики, — только и выдавил Власенко сквозь зубы в ответ на мой вопрос.

Если б разверзлись бетонные полы аэропорта и адский огонь плеснул в лицо, честное слово, — это не потрясло бы меня сильнее! Виктор… Добротвор… этот честный и красивый человек… и наркотики?

— Не может быть…

— Чего уж теперь — не может быть… Вон, гляди. — Власенко резанул меня злым взглядом. — С тобой прилетел, в одном самолете… Извини, я хотел сказать… И вещдоки налицо… Этого только нам здесь не хватало!

Я догадался, о чем речь: в последние месяцы не сыскать канадской газеты, что в той или иной форме не выплеснула бы ушат грязи на мою страну, на Украину в первую голову. Голод на Украине в тридцатых годах, к пятидесятилетию которого во всеоружии подошли не одни лишь украинские националисты, — в пропагандистскую кампанию оказались втянутыми парламентарии и видные политические деятели, стал прекрасной закваской для распухавшего не по дням, а по часам антисоветизма. В один пропагандистский котел валили и «русификацию», и наши неурожаи, и евреев-отказников, и показания оставшихся в живых свидетелей голода, и еще черт знает что. Я знал: сотрудникам наших зарубежных миссий приходилось отбиваться от нападок и справа и слева.

А тут тебе факт: один из самых известных советских боксеров киевлянин Виктор Добротвор, выступление которого в монреальском «Форуме» широко разрекламировано (в самолете я читал местную «Глоб» — Виктору газета посвятила чуть не целую полосу с множеством фото), схвачен в таможне с грузом наркотиков. Было от чего впасть в мрачное расположение духа…

2

— Будь это обычная провокация, еще куда ни шло. — Власенко остановился у окна — высокого, широкого, веницианского, впрочем, скорее викторианского, в стране, где по-прежнему чтут за первопрестольную Лондон, а портреты английской королевы увидишь едва ль не в каждой второй витрине независимо от того, чем торгуют, — фруктами или новыми американскими автомобилями. — Да, время банальных провокаций минуло. Теперь и пресса насобачилась — ей мякину не предлагай, дай факт крепкий, да еще с внутренним содержанием, чтоб достать местного аборигена до самых селезенок. Матрос, сбежавший с торгового судна, какой-нибудь обломок вокального трио, закричавший что-то на манер «хочу свободы», заслужит разве что пятистрочную информацию. Здесь же случай особый, из ряда вон, --">