Бронислав Борисович Абрамов - Иду на задержание!

Зинаиду Михайловну. Наконец, во взгляде промелькнула какая-то мысль и он сказал с сомнением в голосе:

— Зинаида Михайловна? Приехала, стало быть? А чего же одна, без Потапова? Правда, не знали, приедешь ли, дорога-то не ближняя, но на всякий случай начальник милиции решил эти два дня владивостокские поезда встречать. Да ты садись, садись, чего как неродная стоишь.

— Мне про вас капитан говорил, а я вас совсем не помню…

Нифонтов погрустнел.

— Понятно, время… Воды-то утекло! Как это в песне поют: шел парнишке в ту пору восемнадцатый год… Вот и мне шел восемнадцатый, а ты совсем мальком была, лет, однакось, шесть или семь… И вот сейчас перед вами Петр Филиппович Нифонтов, в прошлом красный милиционер, в данный момент — поселковый голова. Не единожды, признаюсь, тебя из дежурки вытурял. Шустрая была девчонка, любопытствующая. Потом в детдоме навещал, может, все же припоминаешь? Ну, а потом детдом расформировали, потеряли мы тебя. Не думали, что и разыщем. Милиция год билась, ведь ты фамилию сменила. Мужик-то хороший попался? Ты давай рассказывай, рассказывай, а то я по-стариковски все сам норовлю…

Зинаида Михайловна, не удержавшись, рассмеялась. Старик ей положительно нравился. Исходила от него неподдельная душевная теплота, и за сумбурным многоречьем проглядывала крестьянская житейская мудрость. Она рассказала, что муж у нее, слава богу, непьющий, тоже инженер. Вообще жизнь устроилась нормально. После детдома училась в ремесленном, потом в техникуме, институт окончила заочно. В войну работала на заводе, награды за труд имеет. И сейчас работает, хотя здоровье уже не то. Сын вырос, учится в юридическом.

Пока рассказывала, Нифонтов удовлетворенно кивал, поддакивал:

— Вот так, вот и славно! Человек у нас не сгинет! Государство, оно заботливое!

Потом спросил:

— Что об отце-то не спрашиваешь, его хорошо помнишь?

Отца Зинаида Михайловна помнила смутно, больше представляя его по чудом сохранившейся фотокарточке, занимающей нынче почетное место в альбоме. Фотограф заснял Дубинкина во весь рост. Вид бравый, но такой напряженный, будто стоит он пред очами грозного начальства. Глухой китель на груди перекрещен ремнями, сбоку кобура, на ней широкая рабочая рука, из-под фуражки с коротким лакированным козырьком выбивается черная волна чуба. По снимку обычно трудно определить рост, но Зинаида Михайловна помнила, что ростом отца судьба не обидела. Входя в комнату, он часто стукался о притолоку, чем всегда смешил мать и ее, Зинку.

Нифонтов снова спросил:

— А мать помнишь? Елизавету Алексеевну, кажется?

И мать Зинаида Михайловна помнила плохо.

— Да, память, память… Так уж устроено: сколько живем, столько и забываем. А под старость иной раз все всплывает: лица товарищей, с которыми когда-то работал, эпизоды из жизни. Сейчас мне, к примеру сказать, до малой малости вспоминается трагедия, разыгравшаяся в этом доме в то далекое время, та история… — Нифонтов задумчиво потирал глубоко распаханный морщинами лоб. Его голос, звучавший негромко, иногда прерывался от волнения.

Никто не мешал: табличка на двери, видимо, все же имела воздействие на посетителей.

Зинаида Михайловна все глубже уходила воображением в далекий неустроенный двадцать второй год.

*

…Кончалась «собачья вахта», как называл Нифонтов время от полуночи до пяти утра, когда в дежурку ввалился расхристанный мужик: без шапки, в разорванном полушубке, на заиндевевшей бороде темные сосульки крови.

«Во нализался!» — усмехнулся Нифонтов, но, когда пришедший приблизился, в его частом дыхании Петр не учуял знакомого запаха перегоревшей самогонки.

Отдышавшись, ранний гость сбивчиво рассказал, как на ночь — хватило дурости! — поехал он на базар, да не доехал: встретили в Девичьем логу бандюги, лошадь и сани с добром отобрали, его избили. Хотели, может, и убить, да удалось вырваться, рванул по кустам. Стреляли, но миловал бог — не попали.

Все время, пока Нифонтов выполнял самую тяжкую для него обязанность — записывал заявление, мужик молча сидел, обхватив скамью костистыми руками и опустошенно уставившись в пол. Нифонтов кончил, наконец, писать, швырнул на стол ручку так, что она брызнула чернилами, и, с наслаждением подвигав широкими плечами, подошел к мужику.

— Ничего, борода, очень-то не расстраивайся. Главное, живой. Может, и обидчиков твоих найдем. Начальник сейчас придет…

Он поднял за --">