Эмиль Габорио - Мсье Лекок

сосредоточен на мелочах и сомневается в том, что кажется очевидным для всех. Он может позволить себе едкое замечание, но при этом достаточно умен, чтобы не нажить себе врагов среди менее проницательных коллег. Таков образ Лекока в романе «Преступление в Орсивале» – втором романе цикла.

Предлагаемое вашему вниманию произведение Эмиля Габорио «Мсье Лекок» (1869) – один из лучших романов о сыщике, и в нем писатель наконец-то рассказывает более подробно о своем герое, возвращаясь к тем дням, когда он только-только оказался в полиции.

Итак, перестрелка в кабаре «Ясный перец». Есть убийца, признающий свою вину, и его жертвы. Лекок сразу же вычисляет, что человек, назвавший себя убийцей, вряд ли подходит на эту роль, о чем говорят и его манеры, и его взгляд.

В этой истории агент Лекок – начинающий в отряде полицейского дозора. Ему двадцать пять лет, он хорошо сложен, невысокого роста и с непримечательной внешностью. А еще он прекрасно образован и может осуществить в уме любое идеальное преступление. «С такими способностями можно быть либо знаменитым вором, либо знаменитым сыщиком» – в этом определении его дарования, конечно же, слышится явная отсылка к истории жизни Видока. Впрочем, Лекок не искушает судьбу и сразу же становится «орудием Провидения».

Судьба Лекока после смерти Габорио сложилась не лучшим образом: у него сразу же появилось множество более удачливых последователей и конкурентов (достаточно вспомнить «Лунный камень» Уилки Коллинза и «Алмаз раджи» Роберта Люиса Стивенсона, Шерлока Холмса и Арсена Люпена).

Пожалуй, у Лекока до сих пор остается лишь одно преимущество. Зато какое! В Европе он был первым настоящим сыщиком в первом настоящем детективном романе! И если бы в литературе существовала своя палата мер и весов, Лекоку было бы там отведено видное место.

Мсье Лекок

Господину Альфонсу Милло, директору «Пти Журналь»

Это не Вам, господин директор, я преподношу эту книгу.

Я посвящаю ее своему верному другу, Вам, мой дорогой Альфонс, как свидетельство моей горячей и искренней признательности.

Преданный вам, Эмиль Габорио

Глава I

Двадцатого февраля 18… года, в воскресенье, которое было последним воскресеньем перед Великим постом, примерно в одиннадцать часов вечера патруль, состоящий из агентов Сыскной полиции, покинул полицейский пост около бывшей Итальянской заставы.

Патрулю предстояло заступить на дежурство в обширном квартале, раскинувшемся от дороги Фонтенбло до Сены, от внешних бульваров до крепостных укреплений.

В те времена эти безлюдные края пользовались такой же дурной славой, какой нынче американские каменоломни. Ходить там ночью считалось настолько опасным, что солдатам, приехавшим из фортов в Париж в увольнительную, предписывалось собираться на заставе и возвращаться назад группами в три-четыре человека.

Эти в ту пору еще многочисленные пустыри становились после полуночи владениями разного сброда, неприкаянных темных личностей, которые побаиваются селиться даже в самых отвратительных меблированных комнатах из-за простых формальностей.

На пустырях назначали встречи бродяги и рецидивисты. Если день выдавался удачным, они устраивали шумные попойки, угощаясь всем, что смогли стащить с прилавков уличных торговцев. Когда их начинало клонить ко сну, они залезали под фабричные пакгаузы или прятались в заброшенных домах.

Делалось все, чтобы выселить столь опасных гостей, однако самые решительные меры оказывались тщетными.

Состоявшие под наблюдением, загнанные, преследуемые, постоянно жившие в ожидании облавы, они всегда возвращались на пустыри с неимоверным, бессмысленным упорством. Можно было подумать, что их сюда влекла какая-то таинственная, притягательная сила.

Для полиции же этот квартал был сродни огромной мышеловке, в которую добровольно попадалась разного рода дичь.

Результаты облавы были столь предсказуемыми, столь безусловными, что начальник поста крикнул голосом, в котором не сквозило ни тени сомнения, вслед удаляющемуся патрулю:

– Я, как всегда, приготовлю для них уютные гнездышки. Удачной охоты! Желаю получить истинное удовольствие!

Но последнее пожелание было чистой иронией, поскольку раздражала --">