Виктор Алексеевич Пронин - Смерть в своей постели

выключая телевизор. — Недавно, Паша, мне довелось видеть подшивку газет, которые выпускали немцы во время войны на занятых наших территориях.

— И что?

— То же самое, что ты сейчас видел. Правда, те газеты были пожелтевшими, выгоревшими от времени, а здесь краски вон какие яркие да сочные… Но суть та же. Должен, однако, сказать. — Халандовский поднялся, включил свет в комнате, положил на телевизор пульт. — Должен сказать, Паша, что те фашистские газеты были порядочнее, честнее. Да, они были оккупационными, но этого и не скрывали. А эти… — Халандовский склонил голову набок, как делал это в минуты глубокой задумчивости.

— Как жить, Аркаша?

— Делай свое дело. Не торопясь, каждый день, без стремления немедленно все исполнить и тем самым оказать уважение государственному департаменту, международному банку, очередному пройдохе, который указывает тебе с экрана, где лучше жить… Мы-то с тобой это прекрасно знаем.

— Да? — удивился Пафнутьев. — Где же?

— Вот здесь. — И Халандовский ткнул толстым, мохнатым указательным пальцем в пол. — Здесь! — повторил он. — С кем лучше общаться? Со мной — директором лучшего в городе гастронома. — И его указательный палец с той же непоколебимой уверенностью ткнулся в грудь, куда более мохнатую, нежели палец.

— С чего начинать, Аркаша?

— Начало уже было. И середина позади. С ярмарки едем. А с ярмарки люди едут куда веселее — товар продан, денег полная сума, лошади бегут налегке, впереди родные избы! Так не открыть ли нам, мужики, припасенную бутылочку? Не выпить ли за удачную торговлю?

— Это вопрос или предложение? — спросил Пафнутьев, все еще подавленный увиденным на экране.

— Ха! — воскликнул Халандовский и громко хлопнул в ладоши. Хлопок получился неожиданно громким и вызывающим. Он сразу как бы подавил все поганые звуки, которые только что исторгали высококачественные японские динамики. Те звуки не просто замолкли, они исчезли, их вымело, как какие-то зловонные испарения, и комната сразу наполнилась чем-то радостным, безудержным, требующим немедленного воплощения. — Ха! — снова хлопнул Халандовский в ладоши, и его победа над силами зла стала окончательной.

Громадный, в мохнатом красном халате, он пронесся через комнату легко и невесомо, как победное знамя, а когда снова возник перед Пафнутьевым, в руках его была белая льняная скатерть. Взмахнув ею над головой, всколыхнув воздух до самых дальних и темных углов, он, как фокусник, как маг и чародей, четко и безупречно опустил скатерть на журнальный столик, сразу сделав его праздничным и нарядным.

— Как это понимать, Аркаша? — спросил Пафнутьев и почувствовал, как в душе его что-то сладостно заныло, напряглось ожиданием, боязнью разочароваться в происходящем.

— Как понимать? Жизнь продолжается!

— Господи, неужели это возможно, — проговорил Пафнутьев слабым голосом. Легкое, невнятное предчувствие праздника превратилось в твердую уверенность. Эти слова свои он проговорил без вопроса, он вымолвил их, уже как бы смиряясь с неизбежным.

— Втяни воздух! — продолжал орать Халандовский. — Втяни ноздрями воздух! Неужели ты можешь ощущать только запах хлорки из своих тюремных коридоров? Запах переполненных камер и следственных изоляторов? Паша! Нюхай воздух! Ноздрями нюхай!

Пафнутьев послушно прикрыл глаза, вдохнул воздух и явственно, осязаемо ощутил запах печеного мяса. Он узнал бы этот запах из тысяч других — это был запах жизни.

Когда он открыл глаза, то увидел на белой скатерти две хрустальные бочкообразные рюмки, тарелку, разрисованную красными, обжигающими взгляд петухами. По другую сторону стола стояла такая же тарелка, а по обе стороны от них лежали ножи и вилки с тяжелыми металлическими ручками.

— О, Боже! — простонал Пафнутьев. — Неужели это возможно?

Халандовский не ответил.

Все тем же развевающимся победным стягом он рванулся на кухню и через несколько секунд, как показалось потрясенному сознанию Пафнутьева, через две-три секунды, поставил на стол бутылку смирновской водки. Но о том, какая это водка, Пафнутьев наметанным взглядом узнал только по форме бутылки, а сама бутылка, этикетка и нашлепка на задней ее части — все было покрыто мохнатым инеем. Убедившись, что гость все увидел, все оценил и осознал, Халандовский бесстрашно обхватил бутылку ладонью, одним движением руки с хрустом свинтил пробку и наполнил обе рюмки тяжелой, прозрачной --">