Виктор Алексеевич Пронин - Смерть в своей постели

Виктор Алексеевич Пронин Смерть в своей постели

Пафнутьев и Халандовский сидели в полутемной комнате на низком диванчике, перед ними стоял журнальный столик, а напротив, в нескольких метрах, светился большой экран японского телевизора. Освещенные разноцветными, мелькающими бликами лица друзей становились то ядовито-зелеными, то неприлично-красными, то мертвенно-синими. Выражение у обоих было одинаковое — оцепенелое.

На экране мелькали кадры фильма — роскошные, высокохудожественные взрывы с огнем, клубами дыма, взлетающими в воздух машинами, людьми и даже домами. А герой, явно неравнодушный к одной из обреченных красавиц, неотступно шел за маньяком, пренебрегая здравым смыслом, собственной жизнью и законами жанра.

— Знаешь, чем кончится? — спросил Халандовский.

— Ну?

— Они сольются в экстазе.

— Кто? — уточнил Пафнутьев.

— Полуобгорелый полицейский и недорезанная красотка. Они просто созданы для поцелуя под занавес.

— Но перед тем, как слиться, хотя бы примут душ?

— Ни фига. — Халандовский покачал в полумраке большой кудлатой головой. — В том-то, Паша, и весь смысл. Они сольются в экстазе именно в таком виде — он дымится, в отдельных местах еще и догорает, а она вся в кровище маньяка, которого полицейский зарезал минуту назад его же преступным ножом. Это означает, что настоящая любовь преодолевает все на свете. Миллионы прекраснодушных зрителей по обе стороны Атлантического океана невольно смахнут растроганную слезу и проникнутся высокими, чистыми чувствами. Подобные фильмы — самое яркое, волнующее, незабываемое, что происходит в их сытой, сонной жизни.

Все получилось точно так, как предсказывал многомудрый Халандовский, — полицейский зарезал маньяка, кровь хлынула на полуживую красавицу, избавитель освободил ее от пут и тут же приник к ней страстно и самозабвенно. А красавица, ощутив прилив животворных сил, естественно, прильнула к нему, не забыв оголить самые соблазнительные места. Из их измученных глаз катились слезы счастья и любви.

— Переключи программу, — сказал Пафнутьев.

Но избавления от страшных картин друзья не получили — передавали военные сводки из Югославии: американцы, немцы, англичане дружно и весело разбомбили пассажирский поезд вместе с мостом, по которому он шел. Потом показали высокоточное попадание томагавка в рейсовый автобус, потом пошли потрясающе красивые кадры — доблестные американские летчики трижды заходили на колонну беженцев. Дорога, усеянная сочащимися кровью кусками человеческих тел, казалось, вела в предыдущий фильм.

— А что им, собственно, надо от этих сербов?

— Затронуты национальные интересы Соединенных Штатов! — веско ответил Халандовский и опять переключил программу — шла передача о выдающемся певце столетия Фрэнке Синатре. Показали младенческие его годы, триумфальную жизнь, смерть, от которой содрогнулось все прогрессивное человечество. — Я переключу?

— Конечно.

На этот раз на экране возникла толстая, изуродованная жизнью тетка с накрашенным ртом, которая на ломаном сербском языке убеждала югославов в том, что бомбежки производятся для их же блага, что та свобода, которой они были лишены до сих пор, теперь воссияет над их мертвыми головами во всем своем слепящем великолепии.

— Так, — проговорил Пафнутьев чуть слышно. — Дальше.

Дергающаяся певичка показывала всем желающим части своего тела, наиболее, по ее мнению, удавшиеся природе.

— А знаешь, эта Мадонна менее бесстыдна, нежели та баба, которая была до нее, — задумчиво проговорил Халандовский, снова переключая программу. Экран заполнили потные тела, орущие, искаженные оптикой рожи, скрежет мощных звуковых установок, блики лазерных лучей.

— Что с ними? — спросил Пафнутьев невинным, совершенно дурацким тоном.

— Музыкальные ансамбли. Победители национальных конкурсов. Пятая программа. Так называемая, культурная.

— Крути дальше.

— Филадельфия опять проигрывает! — заорал не своим голосом спортивный комментатор. — Бостон на подъеме! Бостон впереди! Бостон неудержим в этой атаке! Это победа! Идут последние секунды матча! Какая победа!

— Аркаша, это действительно победа?

— Это оккупация, — невозмутимо ответил Халандовский, --">