Мария Васильевна Семенова , Феликс Разумовский - Преступление без срока давности

согнула полковника дугой, он ощерил осколки зубов, смачно выхаркнул кровавый сгусток мучителю в лицо и вдруг зашелся в яростном крике: «Ненавижу!»

— Ладно. — Майор внезапно сделался спокоен. Утеревшись рукавом, кивнул старшему лейтенанту: — Инструмент, Сева, неси, действуй.

Мгновенно в руках у того оказались пассатижи, и, крепко зажав привычным движением нос арестанта, чекист принялся шкрябать рашпилем по полковничьим зубам.

— Быдло, хамье, ненавижу!

По подбородку Кобылянского уже вовсю струилась кровь, смешанная с крошевом эмали, тело его напряглось, забилось яростно в тщетной попытке вырваться и — внезапно обмякло.

— Вырубился золотопогонник! — От презрения майор даже сплюнул и, окинув пребывавшего в обмороке арестанта ненавидящим взглядом, отвернулся к подчиненным: — Сержант, пока свободны, а вы, лейтенант, принесите воды. В ведре.

Красавица в коверкоте сноровисто собрала бумаги и направилась к выходу, покачивая роскошными бедрами. Шкафообразный чекист Сева двинулся следом, а майор, проводив их взглядом, потянул из кармана галифе «Яву». Внезапно до его ушей донесся какой-то странный, едва различимый шепот.

«Это еще что такое? — Сдвинув клочковатые, чуть потемнее усов, брови, чекист нахмурился и вдруг понял, что слышит бормотание арестанта. Так и не закурив, он шагнул к распростертому телу, склонился над ним и в изумлении замер. — Елки-моталки, как все просто, оказывается!» Бесчувственный Кобылянский, пребывая в беспамятстве, многократно повторял разбитыми губами то, о чем молчал на допросах, и, зачем-то оглянувшись по сторонам, майор прижал к его груди ладонь.

Уставшее сердце арестанта билось едва-едва, и, уловив ритм его пульсации, чекист ударил — резко и твердо — основанием кулака. Потом приложил руку к шее полковника, хмыкнул и, все-таки закурив, подумал о далеком погосте, где в одной из могил никто никогда захоронен не был.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Зима пришла незаметно. Крыши забелила седина первого снега, от мороза нахохлились воробьи, а оранжевое солнце сделалось стылым блином в прозрачном голубом небе.

Вечерами, когда суета затихала и улицы становились безлюдны, Снегирев надевал ветровку и поднимался на решительный бой с гиподинамией. Тело требовало движения, и в этом приходилось ему потакать. Мягко скрипел под кроссовками снег, грелись на люках коты, и в седую голову марафонца лезли всякие мысли: «А чего ради я живу на этом свете?» «У меня есть дочь, — поспешно отвечал он, но тут же приходила другая вредная мысль: — А каково будет Стаське узнать, сколько ее родитель душ загубил? Да уж будьте уверены, на целое кладбище всякой сволочи наберется».

Сделав сальто вперед, Снегирев протрусил мимо строгой зоны для братьев наших меньших, именуемой гордо зоопарком, и направился к Сытному рынку. Раньше, при царях, здесь рубили головы людям лихим да разбойным, а ныне люди разбойные поумнели и, соорудив на лобном месте киоски, степенно торговали паленой водочкой. Несмотря на позднее время, жизнь тут била ключом. Орали пьяные россияне, тявкали голодные собаки, и, приметив куцего двор-терьера, ловко добывавшего пропитание «служением» на задних конечностях, Снегирев неожиданно восхитился: «Экий ты ловкий, брат, надо тебя поощрить».

«Фазер» с орехами пришелся бобику по вкусу, а умиленно взиравший на процесс кормления благодетель внезапно ощутил поблизости густую струю перегара.

— Ты это чего, братуха, забурел в корягу? Кабыздоху ландрики суешь? — Амбалистого вида гражданин попер было на него.

— А то! — Снегирев улыбнулся в сорок зубов. — Мужская солидарность, брат.

— Чё-чё?.. — Амбал не особенно понял, но на всякий случай остановился.

Снегирев пожал плечами:

— Так ежели нас с тобой одной баландой кормить, у нас тоже только шерсть

на загривке будет стоять…

Мужик сперва вытаращил глаза, потом захохотал. Гулко хлопнул Снегирева между лопаток и воззрился на бобика уже вполне дружелюбно.

Осчастливленный барбос между тем шоколадину доел и, усиленно облизываясь, уставился на кормильца гноящимися глазами: мол, ну а дальше что будет? «А ничего, — Снегирев развернулся и, не оглядываясь, побежал прочь, — выживать, брат, лучше в одиночку».

Когда он уже приближался к своему дому, плотные облака разошлись, и в молочном свете луны стали видны людские фигуры, роющиеся в мусорных баках. Парочку эту Снегирев встречал не первый раз, — видимо, обреталась она где-то --">