Фрэнк Де Фелитта - Похоронный марш марионеток

Фрэнк де Фелитта Похоронный марш марионеток

Памяти Ирвина Р. Блэкера¹

вне всякого сомнения — лучшего

*

Щелчок… магнитофон включился… пошла запись…

— Я с детства был помешан на кино…

Щелчок…

— Черт, да кого это интересует?

Уирр… Пленка ушла на начало… Щелчок…

— Мне так много нужно рассказать и объяснить… о моем одиночестве… о моем искусстве…

Щелчок…

— К черту эту сентиментальную ерунду!

Щелчок… Голос зазвучал вновь, уже решительно.

— Я должен рассказать о мастере, за которым я следую. Это великий мастер. Гений! Вы ничего не сможете понять, не поняв его. Я имею в виду, не поняв по-настоящему, так, как постиг его я.

Щелчок… Ожили, задвигались тени. Прошло какое-то время. В маленькой квартирке послышался шум — гулкий, тревожный. Прошло еще немного времени…

Щелчок…

— Позвольте мне упомянуть мою библиотеку… «Имя перед названием» Фрэнка Капры² была первой книгой о кино, которая у меня появилась. Я храню ее до сих пор. Вон она стоит. Дядя подарил мне ее на день рождения. Мне тогда было десять. А потом я купил книги Чаплина³ (они тоже здесь, вон там, рядом с видео), фон Штрохейма⁴ и мемуары Дугласа Фэрбенкса⁵ — их я приобрел у одного выжиги в Венеции. Ну и мерзкий был тип! Мало-помалу библиотека росла. Видите, здесь четыре тысячи томов. Но что я говорю, вы же ни черта не можете видеть. Вы вообще не существуете.

Пленка замерла…

— Кому, к черту, интересно слушать про мою библиотеку?

Щелчок… Пленка вновь поползла вперед…

— Честно говоря, это нелегко. Именно поэтому я начал издалека. Хочу, чтобы вы знали, через что мне довелось пройти и что пережить. Хочу, чтобы вы поняли, как трудно было прийти к тому, к чему я пришел.

Тень у магнитофона шевельнулась, вытянулась.

— Я хочу пива. Интересно, есть в этом долбаном доме пиво?

Тень вернулась и опять застыла пятном в массивном кресле. Долгое время все было тихо. Затем вновь раздался щелчок, и зашуршала лента.

— У меня была мания… По-другому это не назовешь… Я с ней родился. Я рос, и она росла, как раковая опухоль, но я не противился этой болезни, даже любил ее… Трудно выразить… Я был… В общем, я отравлен кино.

Говоря это, я не имею в виду, что люблю ходить в кино и пересмотрел кучу фильмов, хотя это действительно так. Дело в том, что я мыслю кинокадрами. Я непрерывно кадрирую реальность, а затем то так, то эдак монтирую ее куски. Когда я разговариваю с людьми, я вижу «крупный план Джеймса», затем «наезд камеры, и максимальное увеличение», или «в другом ракурсе — Розмари», или «обратный ракурс», или «камера катится вместе с «порше», и мы видим водителя, нервно прикуривающего сигарету». Теперь вы понимаете, что я имею в виду? Я не человек, я — живая камера. И это далеко не всегда приятно. Я был у психиатра и знаю, что это не вполне нормально.

Но мой мозг постоянно занят монтажом. Оживленное движение на шоссе, пролегающем вдоль побережья, полицейский и уличный торговец нелегальным товаром, выхваченные камерой из городской сутолоки… Предметы, которые я вижу, ситуации, в которых я оказываюсь, режутся на кусочки, перетасовываются и вновь составляются вместе, и непрерывность этого процесса становится кошмаром, который и есть моя жизнь.

Итак, я с детства был помешан на кино. Все началось со старых фильмов. Черно-белых. «Три придурка»,⁶ Лаурел и Харди,⁷ Полицейские Кейстоуна.⁸ Атмосфера в семье была унылая, я бы даже сказал — тягостная. Родители — баптисты самого строгого, дурного толка, но с деньгами, и немалыми. И при этом мы жили в Небраске! Вы знаете, что там за люди? Ограниченные, жадные ублюдки. Жизнь моя была серой и скучной, и единственной отдушиной для меня было кино. Я освоил синтаксис кинематографа раньше, чем выучился грамотно писать. Можете смеяться, если хотите, но я скажу: я видел нечто метафизическое в тех старых комедиях и мелодрамах. Кино стало моей религией.

К восьми годам я прослыл странным ребенком. Ни братьев, ни сестер у меня не было. Отец был со мной сух и неразговорчив. --">