Елена Храмцова - Девять жизней. Минус одна

перепрыгнуть на яблоню соседнего участка. Рыжий не раз использовал его толстые ветви, чтобы в жаркие дни полежать в тени листвы, наблюдая за происходящим за забором, или переждать время в других, подобных этой, переделках.

Одним прыжком он одолел расстояние до толстого дерева и стремительно почти взлетел на нижнюю ветку… Но рыжие сильные лапы, лишенные когтей, вдруг предательски соскользнули с толстой шершавой коры, и он растерянно и беспомощно плюхнулся прямо под ноги разъяренной коричневой бестии, скалящей зубы.

Сон не последний. Жизнь пятая, шестая, седьмая, восьмая и девятая

Они попискивали от холода, пытаясь позвать маму на помощь. Мама наверняка смогла бы их защитить от этого ледяного больно жалящего ветра, и уж точно, крепко держа за загривок, перенесла бы в какое-нибудь более теплое и уютное место. Но мама все не приходила. Их было пятеро, в этой коробке. Они сильно жались друг к другу, дрожа от холода, пытаясь согреться, но это совсем не помогало. Издаваемый ими слабый писк становился все более тихим и хриплым.

Окончательно замерзая и напоследок сипло пискнув из последних сил, она почувствовала, как совсем рядом с ней тельце братика вдруг стало совсем холодным…

***

…Она резко проснулась. С трудом дыша, задыхаясь от ужаса и колотясь в сильном ознобе несколько секунд приходила в себя. Словно почувствовав ее состояние, роскошная плюшевая дымчато-серая Неслышка запрыгнула на диван, и нежно урча, принялась обтираться о ее щеку, словно успокаивая. Зарыдав, порывисто обняла и прижала к себе одной рукой ничуть не сопротивляющуюся кошку, другой утирая текущие по щекам слезы, — та лишь еще громче заурчала.

Потом стремительно встала, пересадив британку на диван. Как есть, в домашнем костюме и тапочках, засунув ключи в карман накинутого поверх зимнего пуховика, — все же минус тридцать, да и снег порошит, — захлопнув дверь, побежала вниз по ступенькам, на ходу пытаясь вспомнить, осталась ли у них после Маськи бутылочка с соской.

Так и есть. Коробка. Прямо у помойки в сугробе. Внутри — мягкая, но бесполезная в такой холод подстилка, и пять крошечных, слепых, трясущихся от холода и жмущихся друг к другу котят. Еще пара минут на таком морозе и для них все было бы уже кончено.

Отчаянно схватила коробку и, бессильно прошептав вслед удаляющейся фигуре, маячащей уже где-то далеко в конце улицы: «Бог все видит!», — скорей побежала обратно в дом.

Она поставила коробку под батарею, переложив котят на свой плед, еще хранивший ее тепло после недавнего непродолжительного сна. Плотно притворила дверь в комнату, чтобы туда никто не пробрался, и отправилась на кухню искать бутылочку.

Следом бежала любопытная и еще совсем неуклюжая Маська, только этим летом спасенная из рук деревенского соседа, буквально выхваченная ею в последний момент. Маська была единственной из всего выводка, оставшейся в живых от соседской домашней кошки, который сосед топил в ведре прямо во дворе своего дома, никого не смущаясь. Из года в год все ее доводы о необходимости стерилизации кошки неизменно разбивались о железобетонную деревенскую логику «Нечего переть против природы!», и совершенным отсутствием жалости к регулярно топимым котятам: «А что такого-то? Куда их еще?».

Маська была смышленая, непоседливая и очень игривая, как все кошки-подростки. Она то и дело задиралась к Тиграшу. Тот хоть и был намного сильнее, но сильно хромал на левую переднюю лапу после перенесенной полгода назад встречи с автомобилем и не мог забраться на верхотуру по длинной трубе, обмотанной джутом, вслед за приставучей малявкой.

На кухне, давно требующей ремонта, рядом с миской уже сидел вечно голодный рыжий Бывалый. На спине его был неровный большой, не зарастающий шерстью, шрам, оставшийся на память после того, как его подрали уличные собаки.

Бывалый был самым старшим в этой разношерстной компании. Он держался с поистине царским достоинством, — как король нищих, — и для того чтобы держать в страхе всех остальных домочадцев, отсутствующие когти ему были не нужны. Если утром Бывалый --">