Нариман Туребаев - Уроки любви и жестокости

хотела! Я позову врача! Стража! Стража! Что мне сделать, мой король? Генрих! Папа! Что мне делать? Я не могу смотреть на твои страдания, и готова взять себе всю боль твою, отец! Скажи, что сделать!

ГЕНРИХ

(сквозь стоны)

Лиза… Лиза… Ты облегчишь мне боль… Когда признаешься, что давно желаешь моей смерти… Хочу я правды от тебя, моя принцесса…

Елизавета снова плачет, обнимает отца.

ЕЛИЗАВЕТА

Я не могу, отец! Не могу!

ГЕНРИХ

(кричит)

Умираю! Скажи!

Елизавета набирается сил.

ЕЛИЗАВЕТА

(кричит)

Вся правда в том, отец — желаю я, чтоб правил ты всегда!

Генрих моментально перестает стонать и корчиться от боли. Тишина. Генрих начинает громко хохотать. Елизавета смотрит на него растерянно. Отсмеявшись, Генрих вздыхает, гладит Елизавету по щеке.

ГЕНРИХ

Простушка как и мать. За то люблю тебя, что заставляешь вспомнить о тех глазах, губах и страсти… И простоте.

Он тяжело поднимается, опираясь на трость. Отказывается от помощи дочери. Медленно идет к буфету.

ГЕНРИХ (ПРОД.)

За простотою Анны была лишь простота — и это погубило твою мать. За простотой твоей я вижу бездонность мыслей, планов, будущих интриг… А может вижу то, чего хочу, и ты проста как мать до самого нутра.

Елизавета садится на софу, почти успокоившись. Генрих открывает другой ящик в буфете и вытаскивает вторую табакерку. Нюхает табак с наслаждением, Елизавета смотрит на него с удивлением и гневом.

ГЕНРИХ (ПРОД.)

Как хорошо!

(замечает взгляд дочери)

Да, таких табакерок припрятано с десяток по всему дворцу — уж так люблю табак!

Генрих также медленно идет к софе, садится рядом с Елизаветой, продолжает нюхать табак.

ГЕНРИХ (ПРОД.)

Обиделась? Не надо! Пора привыкнуть к низости моей, к моему коварству, к непотребным шуткам, к моему веселью от твоей печали. Когда меня не будет, все это увеличится в десятки раз со стороны других, пока ты не придешь в себя и не дашь отпор… О чем я говорю?! Забудь. Учу, учу…

Генрих слегка щелкает дочь по носу.

ЕЛИЗАВЕТА

Раз ты любил ее, зачем казнил?

ГЕНРИХ

Ты о ком из них?

ЕЛИЗАВЕТА

О маме.

ГЕНРИХ

Ах, об Анне. Я не казнил. Казнил палач. А я убил, поставив подпись.

(вздыхает)

Быть искренней, пытать себя виной за то, что дала возможность недругам своим обвинить ее в измене, бесконечно убеждать супруга, то есть, меня в чистоте своей, лить слезы дни и ночи напролет пред алтарем, умоляя бога унять меня… От этой простоты и глупости ее я даже заболел зубами — настолько это мне презренно… Уж лучше бы призналась.

ЕЛИЗАВЕТА

Ты б все равно ее убил, с признаньями иль без…

ГЕНРИХ

Ну да. Но с ее признанием я сделал бы это с легким сердцем. А мне пришлось страдать от мысли, что могу неправым быть. Как это тяжело!

ЕЛИЗАВЕТА

Понимаю. Еще и боль в зубах. Тяжело вдвойне. Страдалец больше, чем Франциск Ассизский.

Елизавета с печалью качает головой. Генрих с сомнением смотрит на нее.

ГЕНРИХ

Однако, в желчи ты можешь превзойти меня…

Елизавета усмехается и встает с софы, кланяется отцу.

ЕЛИЗАВЕТА

Прости, отец. Вернемся к ордонансу.

Она садится за стол, берет перо.

ЕЛИЗАВЕТА (ПРОД.)

Пишу "предатель" основной причиной казни Генри Говарда, он же граф Суррей… И усилением добавляю еще грехи, чтоб не было сомнений у толпы: прелюбодей, обжора, лжец и льстец, убийца, тайный еретик, хулитель честных душ и вдохновитель падших, шпион врагов всех наших, что сталкивает их лбами во благо Англии, себя при власти возвышая — а это есть гордыня! Создатель мерзких рифм, взывающих к изменам, к низкой страсти, к желанию обойти земли законы и взлететь как птица… Тех рифм, от которых хочется себе противоречить — плакать в счастье и смеяться в горе,

--">