Норман Корвин - Опасная встреча

это время заседал совет. Все встали при моем появлении, молча поклонились и выслушали рассказ моего друга. Он с юмором говорил о том, как во время охоты посмотрел вверх и увидел в небе странный опускающийся предмет…

Туземец…И тогда я подумал: что это? Беспутная пыльца, несомая сюда ветром, чтобы с нашими деревьями породить новые разнообразия флоры? Или некое заморское существо, зачатое горной рекой от низколежащего тумана? Ибо природа у нас, как мы знаем, любит пошутить.

Смех слушателей.

И поскольку он не изошел из облака, которое плыло надо мной, я посчитал его лишь за каплю росы…

Все смеются.

Пилот. Но я видел, что смеются они не надо мной и настроены доброжелательно, и, когда мой проводник закончил свой рассказ, старшина совета подошел ко мне и пожал мою руку…

Тарам. Добро пожаловать в наши леса. Прими плоды наших садов и творения наших рук. Мы приглашаем тебя к нам. Живи вместе с нами в радости и согласии. Мы приглашаем тебя от нашего собственного имени и от имени Томаса, твоего брата, память о котором жива и бессмертна в нашем народе.

Пилот. Я был настолько изумлен всем происходящим, что в тот момент даже не обратил особого внимания на упоминание какого-то Томаса, к тому же остальные члены совета стали подходить ко мне, и каждый пожимал руку и приветствовал меня с такой же сердечностью. Потом кто-то сказал, что мне необходим отдых, и меня отвели в хижину, окруженную садом… Повторяю, я должен все время сдерживать себя, когда описываю этот остров. Причину вы узнаете немного позже. Рана на голове болела, но усталость взяла свое, и скоро я заснул глубоким сном…

Звучит ноктюрн – тема острова южных морей, навеянная самыми красочными мечтами.

Пилот. То ли сказалась моя способность быстро восстанавливать силы, то ли воздух на острове был таким целебным, но проснулся я свежим, с ясной головой, в радостном настроении. И рана моя заживала. Война, частью которой я был так недавно, казалась теперь чем-то далеким и нереальным. А все происходящее только укрепляло меня в этом чувстве. Начать с того, что все относились ко мне с какой-то особой сердечностью, будто к старому другу. Дети толпились вокруг меня, когда я выходил на улицу, словно я был их любимым дядюшкой. И в этом не было ничего от суеверного благоговения или мистического трепета, просто люди были рады видеть меня и не скрывали этого. На пятый вечер в мою честь был устроен настоящий праздник – с музыкой, танцами, чтением стихов.

Начиная с последней фразы, звучит музыка – сначала отдаленно, затем громче; звуки веселья, мелодии полинезийских танцев.

Стихи показались мне шекспировскими, по-моему, я даже узнал некоторые отрывки, хотя Шекспира я знал неважно. Танцы и музыка были несколько чувственными и в то же время торжественными и сдержанными. Но особенно памятен мне этот вечер тем, что именно тогда я впервые увидел Ару, дочь Тарама. Волосы ее были иссиня-черными, а глаза сверкали ярче самых ясных звезд неба. Ара, благословенно имя твое!

Звучит музыка, подчеркивающая лирический тон сцены.

От нее и узнал я историю Томаса. Мы шли по берегу озера, держась за руки, и она рассказывала, как три века назад на берег их острова волной был выброшен человек – единственный уцелевший после кораблекрушения…

Ара…Высокий, как мы, твоего цвета кожи, светловолосый. Легенда гласит, что скорбь осеняла его чело, скорбь и глубокомыслие…

Пилот…и что он был знатоком великих поэтов своего времени…

Ара. Шекспир, Марло, Уэбстер.^[1] Он хранил испорченные морем страницы, как леопард хранит свое дитя – неустанно и заботливо, с величием и гордостью во взгляде…

Пилот…И о его дневнике, который мне позже удалось прочитать, где он писал, что этот народ наделен таким интеллектом, столь благовоспитан и так восприимчив к знаниям, что он сам отказывается от всякой мысли о возвращении на родину. Он жил среди них, почти ничего ке рассказывая о том, что происходит в окружающем их мире. Зато он познакомил их с лучшей поэзией того времени. И настолько очарованы они были этой поэзией, и столь велика была их природная одаренность и восприимчивость к речи, что скоро английский стал их вторым языком… Вот как объяснялась странность их речи. Не зная вульгарного английского языка, они хранили только тот, которому обучил их Томас, единственный белый человек, которого они видели до сих пор. Выходит, я стал для них первым вестником внешнего мира за последние триста лет. И нет --">