Ирина Сергеевна Богатырева - Голубая волчица

живьем не загнать! — бросил гневно Шэно, пнул вестника в грудь и ушел в плавильню. Ничего не сказал людям, хоть те с вопросом, с надеждой на него смотрели. Но что мог он им сказать? Спешить надо, может, не поймут ничего жужане. Быстро скинул рабочий передник, натянул шубу на голое тело и вышел снова. Прежде чем на коня сесть, снегом отер лицо и потную шею — посвежело и легче на сердце стало. «Не поймут», — так подумал и поехал вниз.

А гости уже у порога ждали, и князь обомлел, хоть постарался удивления не показать: на высоком, светло-кауром, солнечном коне сидела царь-дева — как иначе назвать ее, князь и не знал. Сама статная, будто из дерева вырезана, дорогой собольей шубой прикрыты плечи, высокая шапка как на знатных женщинах, но сидит при этом крепко, как воин, за плечом лук, а на боку из-под шубы изогнутый меч виден.

Совсем темно уже стало, люди с коптящими факелами прибежали. В неверном их свете странным, бледным лицо царь-девы показалось князю. И не мог понять он, кто по крови она — будто и не встречал таких людей в этих горах, лишь по одежде жужанка. Но разве он не видал жужаньских девиц и женщин? Все они как одна трусихи, глаз не поднимут, оружие в руки не возьмут; у мужей, воинов и разбойников, тише воды себя держат. О том, чтобы ночью приехать в чужое стойбище, даже мысли не народилось бы в глупых их головах. «Уж не хозяева ли гор пожаловали?» — мелькнула мысль, но Шэно прогнал ее: даже если и есть такие, это духи бесплотные, а перед ним были люди, живые, враги жужане.

Спешился князь, как положено ему перед жужаньской знатью. Но поклониться деве не мог заставить себя. Она же на него смотрела без презрения, а спокойно и даже как будто с любопытством.

— Твое имя Ашина? — спросила на местном наречии. Как услышала кричавшего на всю долину вестника, так и запомнила. Не поправил князь, кивнул: приятно ему было, что и жужаньская дева его господином волком зовет.

— Долго не было тебя, заставил нас ждать, — сказала, и голос ее был мягким, певучим.

— В плавильне я был. — Шэно замялся, не зная, как обратиться к ней. Госпожой назвать не решался. — Не знал я, что такие дорогие гости приедут к ночи.

— Конечно, не знал, — будто с насмешкой сказала дева, и Шэно вспыхнул: не над ним ли смеется? — Звать-то звал, но мог ли надеяться, что приедем? Впускай в дом, Ашина, разговор у меня к тебе долгий, не на конях его вести.

— Как приглашу тебя к очагу, дева? — Шэно нашел наконец, как обратиться. — Пуст мой дом, не ждал я гостей, а для меня слуги даже огонь не держали сегодня.

Думал он: прогневается сейчас царь-дева, вскричит. Но принять их в пустом доме, где очаг не горел два дня, большим оскорблением было бы.

— То-то ты гостей встречаешь, — отвечала, однако, дева с усмешкой. — Впускай, Ашина, воин в походе конину ест, мы не гордые.

Делать нечего. Крикнул Шэно своим людям, чтоб помогли спешиться гостье, бросились те перед конем ее, в снег повалились, спины свои под ноги ей подставили. Но засмеялась дева, тронула коня. Два шага отошел конь, и легко она спрыгнула, даже снег будто не хрустнул. Подошла к Шэно, ниже его на полголовы оказалась, и сказала, не скрывая смеха:

— Плохо ты меня понял, князь. Не догадался еще: я воин. Если захочешь, и в бою себя покажу.

— Если хочешь того, — отвечал князь, опешив от смелости девы и от жгучих, темных ее глаз, которыми до сердца прожгла его.

Но она только расхохоталась и бросила:

— Пойдем в дом, — и сама первая в юрту вошла.

Воины ее следом.

Дрогнуло что-то в Шэно: не ловушка ли? Не может дева жужани вести себя так смело! Вот заманят и зарежут в собственном доме. Он сжал под шубой рукоятку меча. Только зачем это ей? Нет, сказала, что дело есть, значит, есть дело, без этого не приехала бы к нему ночью, одна. Крикнул князь людям, чтоб начеку были, но только вдвое больше жужаньских воинов стояло на дворе, и, смирившись, вошел в дом.

А как вошел — остолбенел на пороге. Показалось даже, что не в свой дом попал: бедная походная юрта преобразилась, по стенам висели ковры, богатые войлоки на полу расстелены, пышные подушки лежали по углам. Светильники расставлены по дому, от их яркого света зажмурился даже князь. В центре горел очаг, словно не только что его сложили, а весь день горел, дом прогрелся. Над огнем висел казан, в нем булькала похлебка, и жаркий, сладкий дух вареного мяса ударил в нос Шэно, так что желудок подвело. Перед очагом стояли блюда, на них лепешки и вареные бараньи ребра. --">