Игорь Александрович Малышев - Театральная сказка

дверью туда, которая открывалась снаружи, была вот эта, что вела на сцену. Небольшая, но мощная, крепко сбитая, со вспузырившейся многослойной краской, она монолитом отделяла коридор от сцены и тёмного зала.

Один за другим Мыш принялся перебирать ключи, пробуя провернуть их в широком сквозном отверстии древнего сувальдного^[1] замка. Мальчик хмурился и вздыхал, стоя коленками на жёстком вытертом паркете.

Влево от двери уходил коридор, на стенах которого висели портреты актёров – детей и взрослых, игравших когда-то в Театре Юного Зрителя. Одни портреты были большими, словно оконные рамы, другие чуть крупнее почтовой открытки. Справа от Мыша располагалась стена, заклеенная вырезками из театральных газет, за его спиной уходили вверх и в полумрак десяток ступеней, укрытых полысевшей ковровой дорожкой.

В коридоре под потолком, то разгораясь, то ослабевая, светили лампочки. Электричество в театре вело себя непредсказуемо. Лампочки то и дело вспыхивали, заливая пространство ярким, почти обжигающим глаза светом, но по большей части трудились вполнакала. Ветка сидела рядом с Мышом и сонно следила за его манипуляциями.

– Боюсь, это надолго, – сказала она, зевая.

Девочка принесла из гримёрки груду реквизитной одежды, улеглась.

– Жёстко на голом полу сидеть, – пояснила она.

Мыш положил под коленки ветхий зипун^[2] и вернулся к замочной скважине. Глухо и глубоко, словно бы из-под воды, донеслись три удара из часовой комнаты.

– Три часа ночи, – вздохнув, сказал Мыш. – Разгар «собачьей вахты».

Рядом сопела и видела первый сон Ветка. Пальцы её чуть вздрагивали, глаза двигались под веками. Мыш укрыл её шкурой непонятного зверя.

Из широкой щели под дверью потянуло сыростью, какая бывает в лесу после дождя или возле большой воды.

Мыш принюхался, повернулся к Ветке, намереваясь спросить, чувствует ли она запах, но не решился будить её.

Он приблизил лицо к похожему на птицу отверстию замка и всмотрелся в темноту.

Лучше всего можно подготовить глаза к темноте, если закрыть их. Он зажмурился, сосредоточился на слухе.

Было так тихо, что он слышал, как звенят вольфрамовые нити в лампочках.

С той стороны двери послышался едва различимый шорох. Потом ещё один, донельзя тихий, словно две божьих коровки соприкоснулись лапками.

Мыш перестал дышать и приложил ухо к замку. Тишина. И вдруг, что-то тонко и ощутимо дотронулось до него. Он едва не вскрикнул и отпрянул. Из замочной скважины торчала белая травинка. Или, быть может, нитка, толстый волос? Послышался приглушённый рык, а потом ворчание крупного зверя. Совсем рядом, прямо за дверью. Мыш внезапно понял, что это не травинка, не нитка и не волосок, а ус какого-то крупного хищника – тигра, льва, рыси…

Мальчик оторопел. В жизни он успел повидать всякое, но ничего более пугающего с ним ещё не происходило.

– Рысь? – подумал он. – Что за бред? Откуда ей взяться? Может, из зоопарка сбежала? Но тогда как она попала в запертый зрительный зал?

В широкую щель меж полом и дверью с трудом протиснулся край огромной кошачьей лапы, серо-рыжей, с чёрными пятнами и мощными, как крючья, жёлто-янтарными когтями.

Мыш схватил непослушной рукой плечо спящей девочки.

Та подняла голову и, разлепив глаза, успела увидеть, как звериная лапа, скрежетнув когтями по паркету, исчезла под дверью.

На истёртых планках паркета белели царапины. Изнутри зала раздалось глухое рычание, и всё стихло.

Мыш осторожно взял с пола щепку, вывернутую когтями неведомого гостя, и непонимающе посмотрел на Ветку.

Первая встреча

Альберт шёл за ним уже полчаса. Он всё понял о нём, едва лишь увидел в толпе у Курского вокзала. Теперь просто хотел убедиться.

Остекленевший взгляд. Движения, как у сломанной куклы. Одежда хорошая, брендовая, но мятая и потасканная. На лице грязные разводы, под ногтями чёрные полумесяцы.

Мальчик, прихрамывая, шагал сквозь толпу. И хромал он не потому, что у него что-то болело. Скорее потому, что в жизни его случилось нечто такое, что перемололо его, а потом собрало заново. Но при сборке какие-то детали были то ли не туда поставлены, то ли безнадёжно утеряны, и оттого вся анатомия мальчика больше походила на небрежно сколоченную конструкцию, плохо приспособленную и для ходьбы, и для жизни вообще.

Люди задевали его, врезались, на ходу извинялись и бежали дальше. А он шёл с глазами пустыми, похожими на пробки от хрустальных графинов. И, странное дело, --">