Терри Пратчетт - Движущиеся картинки

седьмого уровня в невероятно юном возрасте, двадцати семи лет, предпочел Университету фамильные владения в глубоком захолустье.

Он казался идеальным кандидатом.

– Вот кто нам нужен, – хором сказали они. – Чистый лист. Новая метла. Деревенский волшебник. Возврат к этим, как их там, корням чародейства. Неунывающий старичок с трубочкой и искорками в глазах. Такой, который одну травинку от другой умеет отличить и которому в лесу всякий зверь – брат. Он, наверное, еще и под звездами спит. И знает, о чем ветер шепчет, – а как же иначе. И каждое дерево по имени может назвать – вот увидите. И с птичками беседует.

Послали гонца. Чудакулли Карий вздохнул, ругнулся, отыскал в огороде посох, служивший шестом для пугала, и отправился в путь.

«А если он какие неудобства доставлять станет, – добавили про себя волшебники, – так от того, кто с деревьями разговаривает, отделаться будет – пара пустяков».

А потом он прибыл, и оказалось, что Чудакулли Карий действительно беседовал с птичками. Точнее, он на них орал, обычно что-то вроде: «Подстрелил тебя, зар-раза!»

Твари земные и птицы небесные и впрямь знали Чудакулли Карего. Они так наторели в распознавании образов, что в радиусе примерно двадцати миль от владений Чудакулли пускались в бегство, прятались, а в самых безвыходных ситуациях бросались в отчаянную атаку, едва завидев остроконечную шляпу.

В течение двенадцати часов после приезда Чудакулли поселил в буфетной свору охотничьих драконов, расстрелял из своего чудовищного арбалета воронов на древней Башне Искусства, выпил дюжину бутылок красного вина и завалился в кровать в два часа ночи, распевая песню с такими словами, что кое-кому из самых старых и забывчивых волшебников пришлось закопаться в словари.

А в пять часов он вскочил и отправился стрелять уток на болота в низовьях реки.

А вернувшись, стал жаловаться, что в округе нет приличной реки для ловли форели. (В реке Анк рыбачить было невозможно; крючки уходили под воду, только если на них хорошенько попрыгать.)

А еще он заказывал к завтраку пиво.

А еще он травил анекдоты.

С другой стороны, подумал казначей, он хотя бы не вмешивался в управление Университетом. Чудакулли Карий не имел ни малейшего желания чем-либо управлять – разве что сворой гончих. Все, что нельзя было подстрелить, затравить или поймать на крючок, его интересовало мало.

Пиво на завтрак! Казначей содрогнулся. До полудня волшебники пребывали не в лучшей форме, и во время завтраков в Главном зале царила хрупкая тишина, которую нарушали только кашель, тихое шарканье слуг да время от времени чей-нибудь стон. Громкие требования почек, кровяной колбасы и пива были тут в новинку.

Этого ужасного человека не боялся один лишь старик Ветром Сдумс, которому стукнуло уже сто тридцать лет: он был глух и, хотя прекрасно разбирался в древних магических письменах, события дня нынешнего воспринимал только после предварительного оповещения и тщательных разъяснений. Он кое-как усвоил тот факт, что новый аркканцлер будет из числа этаких старичков‑лесовичков, заметить перемены ему предстояло только через неделю, а то и две, а пока что он вел с Чудакулли вежливые культурные беседы, основанные на сохранившихся у него крохах воспоминаний о природе и всем таком прочем.

Примерно такие:

«Полагаю, мм, для вас довольно непривычно, мм, спать в настоящей постели, а не под, мм, звездами?» Или: «А вот эти, мм, штуки называются “ножами” и “вилками”, мм». Или: «Как, мм, по-вашему, эта зеленая штука на яичнице, мм, это, случайно, не петрушка?»

Но поскольку новый аркканцлер никогда не уделял особого внимания тому, что говорится вокруг, пока он ест, а Сдумс никогда не замечал, что ему не отвечают, ладили они довольно неплохо.

Да и вообще, казначею и так было из-за чего беспокоиться.

Из-за алхимиков, например. Алхимикам доверять нельзя. Они слишком серьезно ко всему относятся.

Ба-бах.

Этот «ба-бах» оказался последним. За следующие дни не произошло ни одного, даже самого завалящего взрыва. Город вновь успокоился; это оказалось ошибкой.

Казначею и в голову не пришло, что отсутствие взрывов не означало, что алхимики бросили свою затею, какой бы она там ни была. Оно означало, что затея удалась.

Была полночь. Прибой захлестывал пляж и фосфорически светился в ночи. Но возле древнего холма его шум казался мертвым, словно пробивался сквозь несколько слоев бархата.

Яма в песке сделалась уже довольно --">