Никита Львович Елисеев - Судьба драконов в послевоенной галактике

Степана – урода, рептилию с душой лучше, чем человеческая. Я вспомнил Степана растерзанного, Степана, вздрагивающего всем своим растоптанным телом, телом, жизнь которого – боль, я вспомнил и понял, что… что… что… Мэлори, Мэлори…

Я закрыл глаза: что я не видел в этом подземелье? Лучше и вовсе не глядеть.

– Бензина совсем не стало, – слышал я разговор "псов", – в коридорчиках-то хорошо: троллейбусы, электромобили, а наверху? Поди-ка угонись за каким-нибудь охламоном…

– Да, но и вызовов меньше стало.

– Ага, старичок перешел на манку, говорят, ему теперь студень возят. Медуз таких жрет. В прежние времена фыркал, а теперь жрет… Гуманист.

– Очеловечился… – и "псы" заржали.

"Старичок", "коридорчики" – вот у них какой жаргон… Я с этими ребятами почти не общался. Почему "почти"? Вообще не общался. "Отпетые", которые вырвались сначала о "столовой", а потом от казарм. Славные ребята, славные. им уже не бывать ни "превращенцами", ни "вонючами". У "вонючих" есть одна привилегия: их не схавает дракон. Они гибнут в самом болоте. Хлюпающее дно болота (или болот?) выстлано телами тех, кто хотел убить дракона и кого дракон посчитал достойным своего взгляда. Взгляда, гляда… гяда… Взгляда гада… Просто – взгляд гада… Что может быть ужаснее? А если еще гад размером с дом!.. с гору! с…)

– Старичок, – "псы" все разговаривали, они словно не замечали меня, да и я их не видел, я видел тьму за веками – красноватую подглазную тьму, – наверное, сдохнет сам, а трупешник его съедят "вонючие".

– Нет, – сказал я и открыл глаза (мы неслись по пещере под нависшими, словно клыки, сталактитами, я успел заметить извивающиеся щупальца, уверенные, бесстрашные, они вырастали из сводов пещеры), – нет, – повторил я.

– Что нет? – лениво переспросил старший из "псов". – Побрезгуют?

Он подмигнул мне.

Меня охватил ужас. Вот когда меня охватил ужас. Они уже не стеснялись говорить со мной фамильярно, насмешливо. Они уже видели во мне обделавшегося "вонючего", с которого сдирают латы, пинками под зад гонят в болото – тоже мне выискался: победитель! спаситель! Марш – в теплое дерьмо и к таким же, как и ты…

Я ударил старшего "пса" легонько, легонько, но он все же свалился, утирая кровь, поднялся, не стал спрашивать: "За что?", а я ему все равно объяснил:

– Извини, брат, но мне показалось, что ты очень вольно себя ведешь… без малейших на то оснований. Я еще жив и я еще в железе, а не в дерьме. Потерпи – немного осталось…

"Псы" молчали. Если я превращусь в "вонючего" – уж они натешатся. Они вытопчут душу мне… Не убьют. "Вонючих" убивать нельзя, но потопчут всласть.

Пещеры, по которым мчал грузовик, делались все сиятельнее, все холоднее и оскаленней. Дорога шла под уклон. Она была вымощена белыми плитками. Так везли Мэлори, голую Мэлори, Мэлори, понравившуюся дракону.

Так я-то тоже понравился дракону… И еще как… он давно за мной следил. Я улыбнулся. Мы любили одну и ту же девушку и погубили одну и ту же девушку… Он же не виноват, что он ест тех, кого любит. Его любовь – жжет и губит. он раздирает на части любимую. Он слишком силен и любвеобилен.

– Нет, – повторил я, – "старичок" не сдохнет… "Старичка" убью я… И вы всласть натешитесь, пиная его труп ногами. Можете даже попробовать, какой он был на вкус.

Шофер дал по тормозам, высунулся из кабины.

– Все, – сказал он, – тропа Джорджи… По прямой…

Мне помогли спуститься из кузова. Дали меч.

– А девочек из орфеанума, – спросил я у шофера, – возят другой тропой?

Шофер вылез из машины, потоптался, согреваясь:

– Точно. Девонек, чтобы свеженькие и чтобы не заиндевели, а прямо так… с морозцу, – он засмеялся, – с ветерком под ясны очи и остры зубики…

– Орфеанум, – хмыкнул один из "псов", – их там воспитывают… – ух. Долг… осанка, все – ради вскормившей, воспитавшей их планеты…

– Я пошел, – сказал я.

– Давай, – вздохнул старший из "псов" и, спохватившись, исправился: – Давайте.

Передо мной был узкий округлый проход, ощеренный белыми сталактитами.

Снизу было черно и как-то… вздуто.

Я наступил на черный пол прохода под ощеренными, ряд за рядом, белыми сталактитами – и едва не отдернул ногу, во всяком случае, изумленно оглянулся.

Пол пружинил, словно батут, слоно резина, наполненная воздухом, или плоть живого существа.

Белые клыки сверху чуть задвигались, словно угрожали проткнуть меня, любого, кто рискнет пройти под ними.

– Иди, иди, – уже не таясь, насмешливо произнес старший "пес".

Видимо, я нарушил --">