Джон Рональд Руэл Толкин - Лист кисти Ниггля

хотелось попить чайку на даче, а у Ниггля был премилый домик на приличном расстоянии от города.

В душе он всех гостей проклинал, но не мог отрицать, что сам же и наприглашал, еще тогда, зимой, когда городские знакомые поили его чаем и водили по магазинам, а ему и в голову не пришло, что он им помеха. Он попробовал ожесточиться, но ничего из этого не вышло. Многим он просто не мог отказать, хотя были дела, которые он не считал себя обязанным выполнять; а кое-что приходилось делать обязательно, независимо от того, что он считал. Некоторые гости уже замечали, что у него сад запущен, и намекали на возможный визит Инспектора. О его картине, конечно, почти никто не знал, да если бы они и знали, вряд ли бы что-нибудь изменилось. Они бы, наверное, не приняли ее всерьез. Полагаю, что не так уж хороша была картина, может, только отдельные места удались. Дерево, во всяком случае, было любопытно. Единственное в своем роде. Да и коротышка Ниггль был таким, хотя вместе с тем весьма обыкновенным и простоватым.

Дошло до того, что время для Ниггля стало по-настоящему драгоценным. Приятели в далеком городе начали вспоминать, что этого коротышку ждет хлопотное путешествие, и некоторые даже принялись высчитывать, как долго он сможет откладывать отъезд. Они прикидывали, кому достанется домик и можно ли привести в порядок сад.

Наступила осень, очень сырая и ветреная. Маленький художник работал в сарае. Он влез на лестницу, пытаясь изобразить отсвет закатного солнца на верхушке снежной горы, который блеснул ему издали, чуть левее пышной ветки с листьями. Он уже знал, что уходить надо скоро, может быть, в начале следующего года. Значит, он едва успеет кончить картину, и то кое-как: в ней оставались углы, где он сумеет лишь намекнуть на то, что хотел сделать, — на большее не хватит времени.

В дверь постучали.

— Входите! — резко крикнул он, спустился с лестницы и встал у двери, вертя кисть в руках.

Это оказался Париш, единственный настоящий сосед, все остальные жили далеко. Ниггль его недолюбливал: отчасти потому, что у Париша вечно были неприятности и приходилось ему помогать, а отчасти из-за того, что живопись его совсем не интересовала, а сад и огород — очень. Если Париш смотрел на садик Ниггля (что бывало довольно часто), то замечал там в первую очередь сорняки; а если обращал взгляд на Нигглевы картины (что бывало редко), то видел одни серые и зеленые пятна и черные штрихи, что ему казалось бессмыслицей. Ему ничего не стоило высказаться про сорняки (по-соседски), но от суждений о картинах он воздерживался. Он-то думал, что это с его стороны любезность, и не понимал, что хоть это и любезно, но чуткости тут мало. Лучше бы помог в прополке (и хоть раз похвалил картины).

— Привет, Париш, с чем пришел? — сказал Ниггль.

— Мне не следовало тебя отрывать, — сказал Париш (не взглянув на картину). — Ты очень занят, понимаю.

Ниггль сам хотел произнести что-то вроде этого, но момент был упущен, и он только буркнул: «Да, да».

— Но больше мне не к кому обратиться, — сказал Париш.

— Это верно, — сказал Ниггль, вздохнув вроде бы про себя, но так, что и собеседник мог заметить. — Чем могу помочь?

— Жена уже несколько дней болеет, и я очень тревожусь, — сказал Париш. — Да еще ветром сорвало с крыши половину черепицы, и дождь льет прямо в спальню. Надо бы вызвать доктора. И строителей, но их же не дождешься. Я подумал, что у тебя могут найтись лишние доски и холст, ты бы дал мне заткнуть дыру в крыше, чтобы продержаться пару дней?.. — теперь он смотрел прямо на картину.

— Вот беда-то! — сказал Ниггль. — Тебе в самом деле не везет. Надеюсь, что у твоей жены лишь простуда. Ладно, зайду, помогу тебе перенести ее вниз^[3].

— Большое спасибо, — сказал Париш без энтузиазма. — Но у нее не простуда, а лихорадка. Из-за простуды я не стал бы тебя беспокоить. И жена моя давно лежит внизу. Я ведь не могу с больной ногой носиться туда-сюда по лестнице с подносами. Но ты, я вижу, занят. Ты извини. Я ведь надеялся, что, может быть, у тебя найдется время съездить за доктором, узнав, в каком я положении, и вызвать мастера, если у тебя нет для меня лишнего куска холста.

— Конечно, конечно, — сказал Ниггль, мысленно произнося совсем другие слова: сердцем он смягчился, но добрым в этот момент не стал. — Можно и съездит. Если ты в самом деле так волнуешься, я съезжу.

— Я очень волнуюсь, очень. Если бы не моя хромота! — сказал Париш.

И Ниггль поехал. Ему --">