Мэри Стюарт - Хрустальный грот

Мэри Стюарт Хрустальный грот

МЕРЛИН

Памяти Молли Крейг с любовью

О Мерлин, маг в хрустальном гроте,

Где день меж бриллиантов бродит!

Найдется ль на земле певец,

Чья песнь по борозде проходит,

Что прочертил Адам-отец

В полях, в прибое, в небосводе?

О, где бегун, что избежит

Своей же тени, сердцем века

Пробьется, как пожар во ржи,

И яблоко вернет на ветку?

Открыть ли в колдовстве небрежном

Лик юной девы в грезе страшной,

День — что в покров оделся снежный,

И Время, запертое в башне?..^[1]

ПРОЛОГ КНЯЗЬ ТЬМЫ

Теперь я старик. Немолод я был и тогда, когда корона легла на чело Артура. События лет, пробежавших с того славного дня, предстают предо мною куда тусклее, чем те, что предшествовали ему, словно жизнь моя была деревом, что расцвело с появлением этого отрока. Ныне, когда предназначение мое исполнено, листва на сем древе пожелтела и меня самого ожидает лишь молчанье могилы.

Все старики в этом схожи друг с другом: недавние события словно затягивает белесым туманом, а давно минувшие дни предстают во всем великолепии чудесных картин и красок. Даже сцены из моего далекого детства возвращаются ко мне отчетливо и ясно: словно расцвеченные всеми цветами радуги, очерченные резко и точно, будто миниатюра красочного манускрипта или фруктовое деревце, льнущее к беленой стене, или залитые солнцем знамена на фоне грозового неба.

Все краски в моих воспоминаниях много ярче, чем были они на самом деле. Воспоминания, что приходят ко мне теперь, в темноте, я вижу глазами детства, свежим взором ребенка. Эти сцены так далеки от меня, боль того времени их покинула. И они разворачиваются предо мною словно картины чужой жизни. Словно все это случилось не со мной, не с той хрупкой оболочкой плоти и кости, в которой когда-то обитала эта память, а с иным Мерлином — юным, свободным и легким, как воздух, как весенние ветры, как птица, чье имя дала мне мать.

Поздние воспоминания — иные: они проносятся горячим ветром и игрой теней на темной стене, как приходит все, увиденное в огне. Вот где я их собираю — в реве пламени. Это Видение — один из немногих трюков — я не стал бы звать их силой, — что остались со мной теперь, когда я стар и, лишившись былого могущества, стал наконец простым смертным. Я все еще Вижу… неясно и не с триумфом или с бравадой и не под грохот фанфар и литавр, как бывало то прежде, а так, как дети видят сны наяву или картинки в пламени. Я, как и прежде, умею вызвать огонь и заставить пламя погаснуть — это самое простое волшебство, которому легче всего научиться и которое забывается последним. Чего не вызвать мне в снах, то Вижу я в танцующих языках пламени, в красном сердце огня и в бесчисленных зеркалах хрустального грота.

Самая первая из этих картин видится мне словно за танцем огня. Это — не моя память, но позднее вы поймете, как и откуда мне это известно. Назовите это не столько воспоминаньем, сколько сном о прошлом, памятью крови, чем-то, что осталось во мне от него с тех пор, когда он еще носил меня в своем теле. Я верю, что такое возможно. Правильно будет начать с того, кто был до меня и кто будет вновь, когда меня не станет.

Вот что случилось той ночью. Я это Видел, и повесть моя о том дне — истина.

В пещере было темно и промозгло, но, собрав сухие ветки, он разжег небольшой костер, угрюмо дымивший и дававший мало тепла. Весь день шел дождь, и с ветвей у входа в пещеру мерно скатывались капли. Этот небольшой водопад уже переполнил каменную чашу вокруг источника, так что вода то и дело плескала через край, пропитывая землю вокруг.

Ему не сиделось у костра; несколько раз он выходил из пещеры. Вот и теперь он спустился к подножию утеса, где в рощице стоял его стреноженный конь.

С наступлением сумерек дождь прекратился, но стал подниматься туман, наползая седой пеленой, пока не превратил деревья в закутанные в белесые саваны привидения, а пасущегося коня — в волшебное создание, тихо плывущее над мглистой завесой словно лебедь. Сам конь был серой масти и казался еще более призрачным от того, что жевал почти беззвучно; его хозяин разорвал узорчатый платок и обмотал дорогой материей удила, чтобы случайное позвякивание не выдало его присутствия. Бляхи на удилах были позолочены, а порванный платок — из шелка, поскольку --">