Леонид Александрович Латынин - Чужая кровь. Бурный финал вялотекущей национальной войны

Владимир в Киев и стал там княжить один.

И поставил кумиры на холме за теремным двором: деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, затем Хорса, Даждьбога, Стрибога, Симаргла и Мокошь. И приносили им жертвы, называя их богами, и приводили к ним своих сыновей и дочерей».

Главы о зачатии Емели от двух отцов – медведя, именем Дед, и волхва Волоса

В тот год родился Емеля на свет, не понимая, кто он, какая земля вокруг, и кто такой князь, и кто такой смерд. Родился, как проснулся, и закричал громко и больно. И было то в 980 год, и родился Емеля на медвежьей шкуре, в мех которой вцепившись красными пальцами, рожала Емелю мать его Лета, единоутробная Добрынина сестра. И рядом стоял отец его Волос, и было это 24 березозола, или марта иного имени месяца. В первый день нового года пробуждающегося Медведя и в дни общего равноденствия. И когда, извиваясь, вытолкнула из чрева своего Лета Емелю и услышала крик его, уснула она тут же и увидела тот день и тот час, когда стояла возле их Дуба, который рос над обрывом у Москвы-реки, на месте, которое еще назовут Лобным, и будут по обычаю приносить там жертвы человеками тысячу лет, а поляну вокруг назовут Красной площадью, но это потом, а прежде она будет именем Пожара, ибо оттуда тыщу лет Москва гореть будет и последний пожар в 2017 году станет. Но всего этого Лета не узнает – это Емелины сны. А Лете видится дуб, к которому она принесла полотенце свое, приговаривая: «И деревья рода моего, Мугай-птица, птица рода моего. Пошли мне, Бог мой, зеленый дом большой, из дерева крепкого, дом с крышей высокой да лубяной. Пошли мне косу длинную да волос густ, пошли мне мужа моего, что ростом высок, силой силен, голосом густ да кровью горяч». Но не успела домолиться до конца о желании своем, не успела как следует расправить на ветвях Дуба полотенце свое с бахромой красной, пропитанной овечью кровью (а была полночь 24 кресеня, или, иначе, июня, был Купала), как почувствовала, что кто-то обнял ее сзади. И почувствовала она на шее своей шерсть мягкую, густую, и ощутила на груди своей лапу сильную, и острый коготь провел по рубахе ее, и распалась одежда, и горячо стало Лете, и закричала она от испуга и истомы. Ждала она жениха и дождалась. Он поспел, не погодил, а тут же под деревом святым пришел ее жених, и покатились ее очи по поляне в траве зеленой, и обняли тело огромное и теплое руки ее белые, и огонь опалил ее колени, и брызнула кровь ее алая, и смешалась с морошкой раздавленной. И застонала Лета, и вцепилась в мех жениха своего, как сейчас, когда рожала Емелю. А когда очнулась, рядом лежал в траве Волос, и тут увидела Лета, что нага она, и луна светит ярко, и устыдилась наготы своей, но сил не было укрыть себя, и увидела кровь на коленях своих.

«Вот и первая жертва», – сказал Волос и положил руку на грудь ее, которая была нежна, как бывает нежна и ярка луна в ночное время, когда ветра нет и она сама широка и медленна, почти неподвижна, и внизу далеко была вода Москвы-реки, и рядом с Волосом было тело Леты, в их глазах были звезды. А Волос был совсем не похож на жениха ее, который явился к ней час назад, и никогда более и похоже не было так истомно Лете, как было в эту ночь, а над головой ее ветер тихо перебирал бахрому полотенца, на котором Берегиня плыла в своей ладье, и, как флаг, на ветру вместе с ее полотенцем тихо шевелились кони, и ладьи, и деревья, и птицы, и всадники. И до конца ночи, пока не взошло солнце, любил ее Волос, и Лета, вцепившись в траву возле тела своего, кричала от боли, нежности и любви. И выходила эта любовь криком, стоном и смехом русалочьим, который слышала луна, видело дерево и укрывала ночь своим нежным светом, и звезды висли над головой серебряной крышей.

Подходила к концу великая ночь зачатия, которую отмечают испокон Отец и Мать. А чтобы не спутать день, пока жена не узнает в себе новую жизнь, не трогает ее муж, и этот день – их тайный праздник для двоих.

Ночь зачатия праздновали и чудины, что жили здесь перед Емелиным родом вятичей, ибо начало жизни – не на свету, куда выходит ребенок, а в ночи, когда соединяются небо и земля, когда человек подымает свои забытые крылья и летает до тех пор, пока не погаснут звезды, пока не уснет душа, пока не растает музыка. И было начало – в ночь Купалы, возле дуба святого Велеса, и три крови вышли, как родник, наружу и стали в Лете в один поток – кровь Волоса, кровь Леты и кровь жениха мохнатого, потому и имя их сына сначала Медведко и лишь потом, по крещении, --">