Константин Сергеевич Соловьев - Раубриттер. Книга 2

Гримберт улыбнулся. Еще на рассвете он умылся из придорожной канавы и натер зубы песком, чтобы сделать улыбку хоть сколько-нибудь привлекательной. Не самое простое занятие, когда лишен возможности увидеть свое отражение, но он надеялся, что это сделало его лицо, покрытое уличной пылью, хоть сколько-нибудь заслуживающим доверия.

— Если ты Берхард, я хочу предложить тебе сделку. Выгодную сделку.

Берхард высморкался, звучно и обстоятельно.

— Сделка? — судя по влажному шлепку, плевок шлепнулся в дюйме от ноги Гримберта, — Какой мне прок от сделки со слепым, скажи на милость? Будешь высматривать, с какой стороны встает солнце? Может, мне еще нанять безногого, чтоб бегал для меня за водой?

Немолод, машинально отметил Гримберт. Немолод и невоспитан. Добродетели в нем не больше, чем в голодной крысе, подбирающейся к рассеченному животу умирающего. Таких пруд пруди в любом городе, и Бра не исключение. Проклятая уличная порода. Проклятый город.

Словно уловив его мысль, город будто в насмешку издал новую порцию вибраций, подтверждающих, что в его каменных недрах, необъятных, как у библейского чудовища, уже зарождается свежая утренняя жизнь, сбрасывая с себя ночное оцепенение. Гримберт не мог видеть его обличья, но обоняние и слух фиксировали все эти бесчисленные сигналы, вызывавшие в его теле подобие болезненной судороги.

Звон конских подков по щербатой мостовой. Треск старых дверей. Скрип телеги угольщика. Залихватский мальчишечий свист. Протяжное хлопанье ставен. Сонные, наспех брошенные, ругательства. Куриное кудахтанье. Звон кочерги в печи. Звон разбитого стекла. Хриплый петушиный возглас.

Бра просыпался, гремя на тысячи голосов, скрипя, ворча, кляня жизнь, треща старыми дверями, звеня колодезными цепями, стряхивая с крыш жухлую солому, грохоча сапогами и наполняя улицы колючим людским гомоном, перед которым Гримберт ощущал себя особенно беззащитным.

— Мне не нужны деньги, — произнес он, силясь сохранить на лице улыбку, норовящую отлипнуть, как краска от трухлявой стены, — Напротив. Это я готов заплатить тебе.

Этот Берхард Однорукий явно не был самым большим умником в Бра. Гримберту показалось, что он слышит скрип тяжеловесных шестерен в голове у собеседника. Шестерен более старых, чем ратуша этого жалкого городишки.

— Заплатить мне? Это за что же ты хочешь мне заплатить, слепец?

Нужные слова были заготовлены загодя и ждали своей очереди, как снаряды в боеукладке. Прикоснувшись к ним, Гримберт ощутил под языком кислый металлический привкус. Обратного пути не будет, господин маркграф. Ты знал это еще до того, как твой кулак коснулся двери.

Тяжело говорить с человеком, лица которого не видишь. Будто обращаешься к зыбкой изменчивой тени, пляшущей где-то рядом. Тем сложнее придать голосу необходимую убедительность.

— Мне нужен человек, который отведет меня к Бледному Пальцу. Говорят, ты хорошо знаешь Альбы. Я готов нанять тебя в качестве проводника.

У туринских палачей была давняя, невесть в каких веках заведенная, традиция. Завязав жертве глаза и уложив ее на плаху, они не сразу обрушивали на ее шею удар топора. Они нарочно тянули время, испытывая и неспешно подправляя кромку топора, проверяя веревки и совершая еще множество кажущихся бессмысленными действий. Гримберт знал, что все эти действия совершаются из тщательно просчитанного умысла. От долгого ожидания толпа начинала заводиться, распаливая сама себя, жертва же, терзаемая пыткой ожидания, иногда начинала корчиться, словно в агонии, задолго до того, как ее муки милосердно обрывал топор.

Ожидая ответа Берхарда, Гримберт ощущал себя так, будто ёрзает по плахе щекой по меньшей мере несколько часов.

— Я что, похож на поводыря? — раздраженно рыкнул тот.

— Ты похож на человека, который хорошо знает Альбы.

— Вот именно, дурак ты набитый. Будь у меня железные сапоги, я бы их уже трижды стоптал об эти чертовы камни!.. Но я еще не выжил из ума, чтобы тянуть в горы слепого!

— Я слышал, ты лучший гонец в Бра. Знаешь каждую складку и каждый камень. За день можешь доставить письмо из Тестико в Вазию. Мне нужен именно такой человек, чтоб добраться до Бледного Пальца. И я готов заплатить. Сорок полновесных денариев имперской чеканки.

Он наощупь достал несколько щербатых монет и покрутил в пальцах. Прохладное серебро приятно охладило внезапно вспотевшую ладонь.