Юрий Терновский - Озимандия (СИ)

собиралось, а может и больше, вот было веселье! Днем — звон колоколов, мороз и яркое солнце, а ночью, после церковной службы — праздничный салют, песни и брызги шампанского.

Не будет! Ни песен не будет, ни салюта, ни уж тем более шампанского. Ничего здесь больше такого не будет, все в прошлом, все, все, все! Только водка будет горькая на поминках да слезы… И еще будет тяжелое, почти черное небо и беспрерывно идущий снег, и еще ветер, пробирающий до костей и леденящий душу.

Всего семь верст от Москвы по большой Владимирской дороге, а какая глушь! В двух шагах ничего уже не видно и не слышно. Только вой ветра и пронизывающий все тело холод, конский храп и занемевшие, вцепившиеся в уздечку пальцы окоченевших рук, мрачное небо и забивающий глаза снег… Шпоры в ребра и лишь бесконечное: «Но-о, пошел, но-о…» Всадник на черном, взмыленном, не смотря на холод, коне и следом волк, большущий и черный, словно изгибающаяся тень, преследующая добычу. Еще немного, осталось еще чуть-чуть… Конь хрипит, копыта тонут в глубоком снеге, силы на исходе…

— Но-о, бестия… — орет всадник, и его острые шпоры снова впиваются в конские ребра. Ржание, хрип и обезумевшие черные конские глаза. Конь не выдерживает и заваливается всей своей массой в снег. Всадник оказывается под ним, нога его намертво зажата тяжелым конским крупом. Животное пытается подняться, но этим только еще больше ухудшает ситуацию, ногу уже не вытащить. Всадник вопит, то ли от боли, то ли от злости, но его жеребец, его верный друг снова на ноги подняться уже не может. Загнал черный всадник своего коня, загнал до смерти. Но нет, тот еще пытается подняться, пытается еще разок, собрав все свои оставшиеся силы. Еще одна отчаянная попытка и вот, почти получилось, животное стало подниматься. Страшные усилия, и он почти на ногах, но…ноги, его собственные ноги больше его уже не держат, круп для них стал слишком тяжелым, а они для него слишком слабыми. Конь хрипит и не понимает, что происходит. Почему? Почему все вокруг кружиться и качается? Почему все вокруг расплывается? Всадник успевает еще откатиться в сторону, как жеребец снова заваливается на то же самое место, только уже окончательно и навсегда. Конь больше не ржет и не хрипит, его большие умные глаза смотрят на хозяина с последней мольбой о помощи. Кто же ему поможет, как не тот, кому он столько лет служил верой и правдой, кто же ему еще здесь поможет? Всадник поднимается и отряхивается. Белый парик с треуголкой валяются в снегу, ветер рвет его длинные темные волосы, снег слепит глаза, мешая смотреть. Все и вся на этом свете сейчас против него, даже эта копытная тварь. Но и это еще не все, человек оборачивается и видит, что волк, следующий за ними тенью почти всю дорогу, что эта клыкастая смерть в обличие лесного хищника их уже почти догнала…

Дальше — сухой хлопок выстрела и пламя из ствола мушкета. И снова непроглядная мгла, да пуще разошедшаяся вьюга — единственные свидетели разыгравшейся трагедии. Кто следующий в этой вечной круговерти жизни смерти?

Юную графиню отпевали всем миром. Маленькая церквушка, приютившаяся рядом с графским дворцом? не смогла вместить всех желающих, и люди терпеливо дожидались конца службы на холоде. Много приехало из Москвы, были и из Санкт-Петербурга тоже, важные в государстве люди и не очень, искренне сочувствующие и просто любители светской хроники, дальние и ближние родственники, крепостные. Сама императрица Екатерина Вторая прислала с князем Юсуповым свои соболезнования, упрекая графа в том, что он тогда же не отправил свою дочь и её фрейлину с ней в столицу. Захотелось ему портрет, видите ли, с неё сделать! Даже художника из Санкт-Петербурга для этого выписал, не доверив своему крепостному. Что ж, граф, теперь смотри на этот портрет смерти и радуйся почти идеальному сходству. Точь в точь — покойница, даже маленькая родинка на плече и та не осталась незамеченной.

В самой церкви людей было мало. Только подкошенный горем граф да самые близкие родственники. Горе, свечи и лики святых окружали присутствующих, запах смерти и ладана. Осунувшийся и постаревший на добрый десяток лет граф стоял возле гроба дочери и неотрывно смотрел на её лицо. Оно совсем не изменилось, только слегка нос заострился и, может быть, чуть побледнело, но умело наложенные румяна делали эту её бледность почти незаметной. Для него незаметной… Другие-то видели, что от юной свежести и легкой наивности на лице --">