Вячеслав Борисович Репин - Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 1

Что делать и как выходить из «положения», никто будто бы ума не мог приложить. Когда же Луиза решила наконец что-то предпринимать, срок беременности перевалил за «критическую» черту. Плод она носила уже больше трех месяцев.

О сохранении ребенка не могло быть якобы и речи. В ближайшее время Луиза собиралась выходить замуж, и, как выяснялось, вовсе не за виновника своих злоключений. Но главная сложность заключалась теперь в другом: искусственная «приостановка» беременности на столь поздней стадии во Франции запрещена законом, если к этому нет каких-то особых медицинских показаний. Те же законодательные ограничения существуют почти во всей Западной Европе. Менее беспощадной десница закона оказалась, как всегда, в протестантской Голландии.

Туда Луизу и направил один из парижских центров планирования семьи, в который она обратилась за помощью. После дополнительных собеседований и обследования ей предложили отправиться в Лейден, в одно из дочерних медучреждений, чтобы сделать там аборт…

В конечном счете всё обошлось легким испугом. Частная клиника, облюбовавшая под свои нужды особняк в центре Лейдена, едва ли походила на логово маркиза де Сада. Заведение скорее напоминало дом отдыха. Прискорбные услуги здесь оказывали всего за полторы тысячи французских франков того времени. Дело давно поставили на поток. Обслуживание предлагалось в основном амбулаторное. И даже плату можно было внести в иностранной валюте, клиентам не приходилось терять время на лишние формальности. Поголовное большинство пациенток уже после обеда выписывали…

Оказавшись на улице, Луиза чувствовала себя «не хуже, чем после удаления зуба мудрости», — она клялась в этом брату. Но в действительности ей хотелось «разорвать себя на куски, а заодно и весь мир…» — так она объясняла свое внутреннее состояние позднее.

Чуткий брат решил помочь сестре развеяться. По дороге домой Николя предложил немного «проветриться»…

В середине сентября Париж только-только начинал приходить в себя от благополучной дремоты отпускного межсезонья. Бросать дела, которых за лето накопилось так много, что я не знал, с какого конца за них браться, тащиться поездом невесть куда, чтобы потратить день непонятно на что… — путешествие было ни к селу ни к городу. Но отказать Мари я не мог, она редко о чем-нибудь просила с такой настойчивостью. Великое дело — доехать до Роттердама, сесть за руль автомобиля и вместе с шалопаями Брэйзиерами пригнать машину в Париж, не сворачивая с трассы…

На платформе было людно. Наблюдая за вокзальной суетой и почему-то припоминая первые строки из «Воспитания чувств» Флобера, где описываются приготовления корабля к отплытию, я едва успел присмотреть себе место в пустом конце вагона, как впереди, в группе отъезжающих, которая заполнила тамбур перед самым отправлением, мой взгляд остановился на профиле мужчины средних лет. В следующий миг я так и обмер. Грэмм?!

Невероятно, но факт. Крепыш средних лет в костюме и в очках, пытавшийся пристроить дорожную сумку на верхней багажной полке, — это был не кто иной, как Эруан Грэмм, мой давний приятель с московских времен.

Я выбрался в проход, подошел к нему. Грэмм смерил меня невидящим взглядом и в следующий миг, издав грудью булькающий звук, зашлепал губами. Он был ошарашен — é-pous-tou-flé. Пришелец из прошлого от изумления выговаривал слова силлабами.

Десять лет, никак не меньше, минуло с тех пор, как Грэмм, рядовой сотрудник французского посольства, заочно продолжавший учиться на юриста, успешно отработал в Москве свой законный срок «альтернативной» службы, освобождавший его от призыва в армию, и отбыл домой во Францию. С тех пор мы так ни разу и не виделись…

Но даже придя в себя, Грэмм продолжал удивляться всему на свете. Моему «возмужанию», моему французскому выговору, будто бы «сногсшибательному», что было большим преувеличением. Его удивлял даже мой рост, которым я особенно не отличался, да и не может взрослый человек измениться в росте ни с того ни с сего.

Мы громко разговаривали, привлекали к себе внимание. Я предложил выйти в тамбур. Особого багажа у нас не было, и большого труда не составило добраться до вагона-ресторана. А уже оттуда, молча выцедив по чашке кофе — Грэмм попросил кофе со сливками, а я обыкновенный эспрессо, — мы перешли в вагон первого класса. Здесь было безлюдно, контролеры уже прошли, и мы больше никому не досаждали --">