Эдвин Луникович Поляновский - Сборник работ. Восьмидесятые

этот берег, и тот, невидимый, за горизонтом, будут одинаково далеки от него. Солдаты отнесут его в тень и накроют простыней.

Если бы кто-то сказал ему вчера: Прокл Савельевич, ты живешь сегодня последний день, завтра тебя не будет, никогда больше не будет… Что бы он стал делать? Купил цветной, самый дорогой телевизор? Излил бы душу пьянице Беленко за самым дорогим коньяком? Ведь позавидовал же он ему, «кому позавидовал…». А может быть, делал бы что-нибудь совсем другое, суетился, ошибался. Но он бы жил. Жил.

С чем вообще больше всего жаль человеку расставаться на этой земле? Не с тем, конечно, что можно обратить в рубли. Нет. Более всего жаль, наверное, покидать самое простое — облака, волны, листья, звуки узловой станции. Прокл Савельевич и Вера Ивановна все собирались в отпуск вместе — «как люди», сесть в поезд и махнуть куда-нибудь подальше, например, в Ленинград, на белые ночи.

Этого города для них больше нет.

Можно бы совсем не жалеть о прожитом, о безвозвратном, совсем ни о чем не жалеть, если бы потом, умерев, можно было превратиться хотя бы в прибрежный куст и видеть только облака. Только бы это одно. Или, став прибрежным камнем, слышать только шум волн.

Знаете, как в детстве, когда кладешь на ладонь камешек и долго смотришь на него, то кажется: если сейчас долго дуть на него, вдыхать в него тепло, он шевельнется, оживет и, став жуком, улетит в бесконечность.

* * *

А больше всего жаль, наверное, покидать добрых людей — родных, близких, случайных спутников. Вы знаете, в этой истории есть кого выбрать в друзья — надо лишь из узкого, душного семейного круга шагнуть в любую сторону, в любую — и сразу можно свободно вздохнуть. Вот — солдаты на берегу, врачи, тот же начмед. Вы уже, наверное, забыли о нем — седом, сухом педанте в очках. Это он, прибежав на берег и сразу же поняв, что Прокл Савельевич мертв, около часа делал ему искусственное дыхание. Зачем? Рядом была Вера Ивановна, которая никак не верила, что она — вдова. Начмед взмок от усталости, иногда его подменяли.

А однажды он отдыхал на пляже со всей семьей — рядом были мать, жена, двое детей. Где-то, совсем далеко, у самого края горизонта, он увидел исчезающую в волнах точку и понял, что гибнет человек. Он предупредил семью и шагнул в море. Плыл очень долго. Здесь, на побережье, морские течения и ветры сменяются вмиг, и когда начмед возвращался обратно, море заштормило, он выбился из сил, течение отнесло его далеко в сторону, и он, ослабевший, с огромным трудом выполз на пустынный берег.

Оказалось, что там, на волнах, качалась старая автомобильная шина.

1983 г.

Маленький большой футбол или воспитание чувств

На матчи футбольных мастеров я уже давно не хожу, сами же мастера и отучили — искренности мало в игре.

Зато какое удовольствие ходить на заштатные маленькие стадионы, спрятавшиеся за деревянным забором где-нибудь в парке, или у пруда, или за новостройками рядом с пустырем; провинциальные стадионы в черте Москвы — зеленое или гаревое поле, с одной стороны — деревянные скамейки, с другой и вовсе ничего; перегнувшись через низенький забор, стоят болельщики под деревьями…

Но главное — футбол от чистого сердца, особенно когда играют мальчишки: страсти кипят истинные, неподдельные.

Они, дети, конечно, играют для себя, для удовольствия. Но и для зрителей, которые тут друг друга знают.

Казенная, пресная игра по телевидению меня уже не очень удручала, я знал: все равно футбол жив, не спешите заносить его в Красную книгу, впереди воскресенье, маленький стадион.

В конце концов, что такое игра? «Исполнение», «сверкание» и, наконец, «развлечение» — так сказано в словаре, и маленький стадион все это подтверждал.

* * *

Но даже маленький футбол — это работа. Даже за детский футбол можно получить премию или выговор, могут повысить в должности или уволить со службы.

С некоторых пор не без грусти я стал наблюдать — исчезает игра и с маленьких стадионов. Вот уже судья с трудом отодвигает стенку на девять метров, вот уже после его свистка мяч отбрасывается далеко в сторону, вот уже и майки навыпуск, уже громко, на все поле, нецензурная брань. Сначала не веришь, а потом, привыкнув, забываешь, что им по 12—13 лет. Взрослые дети. Теперь они все меньше играют и все больше занимаются добычей очков для клуба, для тренеров, для тех, кого могут наказать или --">