Эдвин Луникович Поляновский - Сборник работ. Девяностые

отделение милиции, расстояние немалое.

Три документа было при нем — паспорт, удостоверение члена Союза художников СССР и «репрессионное» свидетельство. В милиции он еще успел сообщить кое-какие сведения о себе, и, когда, наконец, врач начал измерять давление, — скончался.

Так, на пути из дома в дом умер Дмитрий Павлович Цуп. Спасти человека врачам оказалось не так важно, как засвидетельствовать его смерть: не прошло и пяти минут, как примчалась «Скорая помощь», врачи подтвердили факт смерти и отвезли тело в морг.

В тот же день, 20 октября, начальник линейного отдела внутренних дел подполковник милиции Н.Н.Тургенев отправил телеграмму в Петербург, в 30-е отделение милиции: «Цуп Дмитрий Павлович скончался от остросердечной недостаточности. Тело находится в морге Ростова-Ярославского».

Ответа не пришло.

26 октября уже транспортная милиция Ростова шлет повторную телеграмму.

Снова — ноль внимания.

В морге холодильника нет, хранить покойного невозможно.

Тело художника Цупа валяется уже две недели.

Врач морга бомбит телеграммами всех: что делать?

2 ноября Дмитрия Павловича похоронили. Его отнесли на ту часть кладбища, где сваливают безродных и бомжей.

Неприкрытое тело художника засунули в целлофановый мешок, скинули в яму и прибросали землей. Даже на три буквы короткой фамилии не потратились.

Так не хоронят даже бомжей. Над ними по крайней мере вместо фамилии втыкают номера. Здесь не сделали и этого.

Так не хоронят даже хозяйских псов.

Странно, что нашлись еще люди, которые об этой смерти написали в «Известия». Ну какой это по нынешним временам сюжет, тем более тема? Пожалуй, московская городская комсомольская газета дала бы две строки под заголовком «Старичок дал дуба» и то — в скандальной хронике, если бы Цуп не умер, а вслед за Гаршиным шагнул в лестничный пролет. Или «Старушка окочурилась» — о Людмиле, если бы дали ей покончить с собой. Понадобилась гибель в собственных журналистских рядах, чтобы называть смерть по имени.

Странные, странные люди написали в газету. А как еще иначе могли похоронить художника в стране, где в зарплату люди приносят с работы унитазы, посуду, гвозди; где воры в законе готовы платить надзирателям; где без всякой Чечни каждый день убивают безнаказанно оптом и в розницу сотни людей, а тысячи — пропадают без вести; где детей, родившихся живыми, но не выхоженных, прямо из роддомов выбрасывают на свалку; где в конце концов одного из главных бандитов Петербурга по кличке Степаныч, убитого в разборке, хоронят в Псково-Печерском монастыре среди святых. Как еще иначе могли похоронить интеллигента в стране, где жизнь — копейка, а смерть — еще дешевле.

Как живем, так и помираем, как помираем, так и хоронят.

Какая нынче главная беда в России — повальное равнодушие. Нас сегодня уже нечем удивить, что бы ни случилось. Произошла духовная зачистка, говоря военным языком.

Зачистили, но все же не до конца, и безвластие еще не окончательно растлило людей. Те самые, странные люди, друзья Цупа, узнав о его смерти, съехались в Ростов. Приехали из Петербурга, Пскова, Владимира. Они обошли работников транспортной милиции, прокуратуры, санэпидстанции, морга, кладбища. Всюду они показывали каталог персональной выставки Цупа в 1988 году, на котором был портрет художника (этот портрет и публикуют сегодня «Известия»), и все отвечали — в милиции, в морге, на кладбище — да, это он.

Могилу Дмитрия Павловича отыскали не сразу. За две недели безымянных могил прибавилось. Два копача, рывших яму, вспомнили: «Вот здесь два бомжа в одной яме лежат, а рядом — старик с белой бородой».

Санэпидстанция перезахоронить в могилу жены запретила: тело разложилось, трогать нельзя год.

Была пятница, день клонился к концу. Оказалось, что вещи и документы их друга в транспортной прокуратуре Ярославля. Позвонили, следователи согласились подождать.

Эмилия Коваленко:

— Мы не все поехали, а вдвоём с Шуляковским, архитектором из Пскова. Рабочий день кончился, и они нас больше часа ждали. И я так была благодарна им. Открываем вещевой мешок Дмитрия Павловича и прямо сверху — знакомая синяя тетрадь, которую он всегда возил с собой, там адреса и телефоны его друзей. Смотрю — моя фамилия первая, вторая — как раз Шуляковского и так далее. Сидит напротив меня следователь — мальчик, лет около тридцати, очень обходительный. Мне плохо стало: я --">