журнал De Visu - De Visu № 1993 №05

отлично отнеслись к Кузмину и
сумели оценить его выдающуюся натуру. Умоляю
Вас теперь заняться им. Продолжавшаяся почти
столетия жизнь разрушилась.

1Л

Он с детства жил

11. Cheron G. Op.cit. S.72. Печ. с небольшими
исправлениями по автографу (РНБ, ф.124, №675).

вдвоем с матерью и теперь остается совершенно один.
Он

несомненно

вполне

беспомощен

и

растерян.

12. 2 декабря он сообщал В.В.Руслову: «Я сам
питаю большую нежность к этой вещи», а 8-9 декабря
дополнял это суждение рядом аргументов (см.: Новое
литературное обозрение. 1992. №1. С. 144, 146. Публ.
Н.А.Богомолова).

Нельзя его так оставить без содействия. Поймите
положение! В этой квартире, где почти iA столетия
протекала вся его жизнь, он остается вдвоем с трупом
матери!! Надо как можно скорее устроить его у
каких-нибудь хороших знакомых, где он чувствовал

13. Cheron G. Op.cit. S.73.

бы себя тепло. Он "менестрель на готовых
хлебах", он таким создан и таким должен быть. Я

14. Письмо от 6 декабря 1907 г. // РГБ, ф.386,
карт.91, ед.хр.12, л.21.

считаю возможным для себя уделять на него 100 руб.
в месяц. Главное сейчас — поддержать его в
первое время катаклизма.

15. Русская литература и журналистика начала
XX века. 1905-1917: Буржуазно-либеральные и модернистские издания. М., 1984.

Еще раз умоляю Вас

заняться им!» (РНБ, ф.ЮЗО, №16, л.5-5 об).

1.

Москва, l.VI.тивлетворяли его ни многочисленные статьи и
очерки, ни даже книги статей. Нужна была книга,
так как цельность судьбы и творчества определялась
для него личностью Пушкина. «О личности Пушкина» называлась одна из первых задуманных им статей
пушкинского цикла (1911 г.) И готовя для студентов
Пролеткульта лекции о биографии Пушкина (конспект их сохранился в архиве И.И.Бернштейна
(А.Ивича), возможно, это даже не конспект лекций,
а заявка), Ходасевич парадоксально, фантастично
сравнивал, сталкивал два реальнейших и мифических
создания тогдашней России: А.С.Пушкина и П.И.Чичикова. При этом он не спрашивал, что объединяет
их, вопрос ставился иначе: «...гений, счастие и
гордость; ничтожество, пошлость, позор и низость,
что же их рознит? Личность».
И в первой главе биографии Пушкина, написанной тотчас же после заключения договора с М.Сабашниковым в 1922 г., автор обстоятельно и неторопливо задерживался на том, что за люди были
родители Пушкина: «в какой обстановке, в каких
традициях и преданиях выросли они сами, какая
физическая и духовная наследственность на них
тяготела». Другими словами, внимание исследователя
и тут было приковано к условиям формирования
личности. (Искренняя благодарность С.И.Богатыревой, познакомившей меня с «пушкинскими» материалами из архива отца, которые она готовит к печати).
И в первой главе биографии Пушкина, написанной Ходасевичем в Париже (20 неопубликованных
страниц машинописи сохранились в фонде М.М.Карповича, Бахметьевский архив Колумбийского университета), в центре внимания — личность, но акцент
здесь несколько смещен: в лицейской юности видит
исследователь «пучок причин, вызвавших ряд неизбежных и трагических следствий», вплоть до гибели
поэта. Портрет Пушкина в этом позднейшем отрывке
приобретает ярко выраженные черты автопортрета:
«...Уже вполне выяснился характер Пушкина, —
порывистый, неровный, с острыми переходами от
любви к вражде и обратно. Внутренно Пушкин всегда
подходил к людям с открытой душой, с мдоверчивой
надеждой** — и резко отворачивался от них, если в
ответ не получал того же. Но многие часто бывали
повинны лишь в том, что внешнюю робость и
застенчивость молодого Пушкина принимали за
внутреннюю замкнутость и враждебность. От него
сторонились, и несколько болезненное самолюбие
Пушкина страдало. Он настораживался и на кажущиеся уколы отвечал действительными обидами. Злой
язык доставлял ему неприятности, а порой оскорбления...»
Странным образом попытки написать биографию
Пушкина равновесно и симметрично завершают
российский и парижский периоды жизни Ходасевича.
Уже тяжело больной, отказавшись от осуществления

своей «главной книги», передавая остановленность,
погруженность жизни эмиграции (и состояние болезни) в прозаическом отрывке «Атлантида» (19 мая
1938 г.), писатель сознательно повторил пушкинский
прием, пушкинский жест, развесив по стенам глубокого темного подвала, где собираются играть в карты,
цветные --">