Марина Анатольевна Палей - Дань саламандре

Прости бедя... всё дорбальдо... всё дорбальдо...

Через несколько дней мы продолжили. Продолжили бы и назавтра, но я уехала в командировку. За время моего трехдневного отсутствия она дробно, чтоб не взъярились соседи, перетащила ко мне свои вещи. Вещей было немного: средних размеров чемодан, полный тряпок, – да связка книг по дошкольной педагогике. Ну и конечно: черно-белая, под стеклом (увеличенная копия той, мне показанной), фотография Герберта в лакированной деревянной рамке.

Едва зайдя в квартиру, я бросилась варить кофе. Вот и мой муж любил натуральный кофе... А растворимый на дух не терпел. У них в семье, он говорил, растворимый вообще не пили: канцерогенные соли свинца, еще какая-то дрянь... (В дальнейшем всё, что бы ни делала я или любые другие, сортировалось по признаку: любил это Герберт – или Герберт этого не любил. И я, кстати сказать, никогда не раздражалась. Ну, почти никогда.)

Однако в тот первый наш вечер меня, признаться, совсем не насторожило прошедшее время глаголов – всех глаголов, имевших непосредственное отношение к мужу: и без того было слишком много сумбура, чтобы я обратила на это внимание. Но сейчас, спустя несколько дней... А вдруг она вдова, господи боже мой? Девятнадцатилетняя вдова... Ну да: чтоб кудри наклонять и плакать...

Речь, словно назло самой жизни (а может, как раз и в пандан ей), чаще всего состоит из штампованных шлакоблоков. Вот и мой текст того вечера был таков (произносила его с отвращением, как по бумажке): не плачь, всё устроится. Затем следовала ее реплика – липкая, слизисто-скользкая, как издыхающая рептилия: что, что у меня теперь будет хорошего?! Моя реплика (снова словно по бумажонке): э-э-э... вот увидишь... э-э-э... ты еще молодая...

Где же Герберт сейчас? – выдала я наконец прямо в лоб, потому что, к несчастью, не обладаю навыками кошачьих обиняков. Он в Североморске, по распределению. Уже восемь недель как. А она беременна тринадцать недель. Подожди, так вы что, уже развелись? или что? Развелись?!! – взвизгнула она. – Да при чем тут развод?! Развод!! Дался вам всем этот развод!! Развод!! Развод – дело техники! Штамп! Бумажка – зад подтереть... У меня и о браке-то штампа нет, поругались, я страничку из паспорта – ему назло – хоп! – уж давно выдрала. Показать?.. Да ладно... Нет, ты смотри! смотри!! Вот!.. Брак!.. Развод!.. И у него, кстати, выдрала тоже... (Истерика.)

Меня еще тогда многие спрашивали, какого черта я с ней связалась. Одна комната в коммуналке. Тьма работы. Финансы, главным образом, на нуле. Кроме того (цитирую знакомых): «Надо же тебе как-то и свою личную жизнь устраивать» (мне было за тридцать). Или: «Тебе же и привести иногда кого-нибудь надо». Не самое крепкое здоровье (порок сердца, давление). Еще они, эти многие, говорили: «Ну необходима тебе живая душа, так заведи себе кошку».

Между тем, по нестранному парадоксу коммуналки, за кошку меня бы убили, то есть всяко бы сжили со свету, а девочку (мою «двоюродную племянницу») мне как-то простили. Только увеличили в два раза срок дежурства по местам общего пользования – и, перечтя, накинули коммунальную плату.

...Последнее, что помню из того вечера, когда девочка решила со мной жить, – она говорит: боюсь людей.

И мой ответ: меня не бойся, я – не человек.

Глава 2

Снявши голову, по волосам еще как плачут

Когда-то, в прошлом тысячелетии, мне повезло сплавать в Кижи – июль, высоченные травы, багровый шар закатного солнца, пышный, тяжкими складками, шарф облаков – и длинный кровавый шлейф. И вот если принять всё это за фон, то на нем очень рельефно запечатлевалась такая картинка (очарование которой, правду сказать, снижала догадка, что это всего лишь разыгранная на потребу туристов часть «действующей экспозиции», но всё же): на резной галерее, темной от времени и сказочного своего назначения, – на галерее, опоясывавшей поверху «Дом зажиточного крестьянина» (название экспоната), сидела девушка (нет! – «дева»), а смуглая, худощавостью в щепку, седая старуха чесала ей гребнем власы.

Крыло темно-русых волос – тяжелое, гладкое, которое старуха то и дело вздымала медленным (похожим на грабли) темным деревянным гребнем, а потом медленно-медленно отпускала (и крыло, медленно опадая, оплетало-завораживало мою душу нежной паутиной тончайших золотых струн) – это крыло, очень теплое и словно

--">