Сергей Вячеславович Дигол - Мои пыльные ноши

исполнителя приказов даже не видимого, но весьма властно рокочущего из рации голоса старшего по званию.

Самое время вытереть пот со лба: полицейский сваливает так же внезапно, как и возникает, успевая насолить мне лишь какой–то словесной гадостью, которую он выдавливает вполголоса и сквозь зубы — из–за включенной рации, конечно, — и смысл которой из–за усиливающегося шума в ушах и треска в спине я так и не улавливаю. Да я и не стараюсь, устало смирившись с гораздо более близкой мне проблемой: пот я могу вытереть лишь свободной рукой, в крайнем случае, потершись головой о ковер — горячий, колючий и, между прочим, насыщенный квадриллионами пылинок, ради избавления от которых мне и выпал столь незавидный жребий — крениться под тяжестью скрученного в гигантский неуклюжий рулон шедевра ткацкого искусства. Будь моя шея обмотана широким вафельным полотенцем, неразборчиво–жадно впитывающем любую жидкость, я вряд ли почувствовал бы значительное облегчение: на моем теле, кажется, не осталось сухого уголка. Пот везде, можно сказать, что я сейчас — это пот с плотью и кровью внутри.

Я даже не уверен, на что первым делом обращает внимание тетка, сидящая за широким, больше похожим на прилавок, столом в небольшой комнате в химчистке с двумя, помимо входной, смотрящими друг на друга дверьми: на ковер, на меня или на пот. В смысле, на довольно крупные капли, срывающиеся с моего подбородка, рук и ног и падающие прямо на серый плиточный пол.

Чуть не уронив ковер, я застреваю в узком дверном проеме, чувствуя противно липнущие к телу футболку и болоньевые шорты. Нескольких мгновений мне хватает, чтобы, страшно сотрясая ковром легкую пластиковую дверь со стеклопакетом (тетка–приемщица издала предупредительный звук, похожий на звук рвоты), вырвать ковер из дверного плена, а заодно вырваться самому, успев заметить приклеенный прямо на стекло входной двери листок, исписанный кривыми печатными буквами.

ДЕВУШКА СНИМЕТ КВАРТИРУ.

Пот заливает глаза, я просто плáчу пóтом, что не мешает мне сделать единственно возможное заключение из трех небрежно нацарапанных слов. Вряд ли объявление на двери появилось без согласия тетки в бледно–синем, словно выцветшем, халате за столом–прилавком. Женщины неопределенного возраста, от сорока до шестидесяти пяти, принадлежащей к редкой, как рептилия, категории сотрудниц государственных учреждений, одного взгляда на которую достаточно, чтобы предугадать, чем все закончиться: хамством и выброшенными за мерзкое качество деньгами. При этом, если не считать причиненного беспокойства, из которого тетка извлекает моральную выгоду — ощущение собственной власти над молодой коллегой, — можно сказать, что объявление никак ее, тетку, не касается.

И пока приемщица, вдавливая ладони в прилавок, с аномальной для земной гравитации тяжестью отрывает свой зад от стула и морщит лоб, давая понять, что за расшатанную ковром дверь мне в любом случае придется ответить, в боковом, ведущем в, похоже, еще более тесную комнатушку, проеме я замечаю ее. Теткину молодую коллегу, в отношении которой я готов держать два пари одновременно. Первое — что квартира требуется именно ей и второе — что моим мысленным определением, «молодой коллегой», ее никто никогда не называет. Виорикой там, или Леной, а то и просто «эй–ты–там–как-тебя» — это уже теплее. В редких случаях, только чтобы представить посторонним, ее поднимают до уровня «нашей швеи Виорики». Ну, или Лены, какая разница.

Пока поднявшаяся с насиженного места тетка, поджимая губы, молча тычет в прилавок и я, также бессловесно кивнув, облегченно сбрасываю на него ковер, в соседней комнатушке швея Лена — Виорика–эй–ты‑как–тебя, с короткими, наполовину скрывающими шею темными волосами, в черных брюках и белой блузке, возится со швейной машинкой, явно пытаясь вернуть упрямому механизму стрекот пробивающей ткань иглы — привычный звуковой фон, который мне за минуту присутствия в приемной химчистке слышать пока не удалось.

Шумно выдохнув, я, наконец, прибегаю к помощи второй руки, чтобы вытереть лоб и одновременно думаю о том, что о девушке–швее я осведомлен гораздо лучше, чем она обо мне. Доказательства? Лучше начать бы с того, чего она обо мне не знает. Даже очевидная дедуктивная ниточка — ковер — за которую обязательно зацепился бы восторженный поклонник Конан Дойла, обрывается без усилий: безупречная методика мистера Холмса рушится от --">