Борис Тимофеевич Евсеев - Голодная кровь (Рассказы и повесть)

Annotation

Борис Евсеев – один из самых ярких и необычных писателей современности. Его произведения, написанные в стиле мистического натурализма, привлекают нетривиальными сюжетами, узнаваемой авторской интонацией, образным, словно бы овеществленным русским языком. Все эти качества делают прозу писателя уникальным явлением в сегодняшней литературе. Рассказы и повесть, вошедшие в новую книгу, рисуют надолго запоминающиеся эпизоды истории и дней сегодняшних: заколотый Иваном Грозным шут Осип Гвоздь и шуты теперешние, загадочный Карт-хадашт и казнь Терентия Африканского, нынешние, изрытые снарядами южно-русские степи и подлинное происшествие с черепом Сергия Радонежского, опасные занятия самиздатом в советское время и Москва ультрасовременная – проходят перед читателем чередой феерических, но в то же время и абсолютно реальных картин. Повесть и рассказы были опубликованы в журналах «Новый мир», «Лиterraтура» и «Пролиткульт». Два рассказа публикуются впервые.

Борис Евсеев

Сухой брод

Вихорево гнездо

Голодная кровь

Копьецо отца Павла

Шутовской жезл

О прозе Бориса Евсеева

Борис Евсеев

Голодная кровь. Рассказы и повесть

© Б. Т. Евсеев, 2023

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2023

* * *

Сухой брод

Рассказ

1

Бешеный песчаный смерч рванул книзу застиранную занавеску, хлынул в оголившееся окно лунный дрожащий свет, только что поносивший её последними словами подполковник, ещё раз крупно, всем телом вздрогнул и резко смолк…

2

Подполковник Гарай так и умер на ней. Умерло в подполковнике всё и сразу: заострился нос, в уголках губ проступила кровь, стали затягиваться мутно-развратной плёнкой, – как у выброшенной на сушу рыбы, – стекленеющие белки. И только мужское его непотребство (так звала она любимую Гараеву игрушку) продолжало упорно вздрагивать и сокращаться, вопреки смерти выплёскивая в неё жизнь, жизнь, жизнь! Всего подполковничьего тела она не видела: только, откинутую вбок, лохматую голову с русо-пепельными волосами, в лунном свете отдающими лесной зеленцой. Шевельнувшись – почувствовала: стал Гарай куда как легче! «Это душа его тяжко-грешная отлетела», – уговаривая себя, попыталась она из-под лешака Федьки, – так за глаза звали его подчинённые, – потихоньку выбраться. А не вышло: вдруг заверещал по-бабьи, розовощёкий адъютантик, послышались за окном обрывки английской и польской речи. Осенний ветер обрывки унёс, но совсем рядом, в предбаннике, треснул пополам голос майора Горового: «Знов розпуста! Та йду я, йду!» Она замерла и решила переждать: пусть все и сразу увидят, от чего умер Гарай.

Остывшая к рассвету халупка, приспособленная под баню, враз наполнилась кашлем и голосами. Но страха голоса не вызвали. Только любопытство, которое она от чужаков, сбежавшихся на крик адъютанта, всегда наблюдавшего за ними в щёлку, умело скрыла. Адъютанта Гараю иметь не полагалось, однако, наперекор всем, он дурашливого пацанёнка приказом своим назначил: для игры в поддавки и трепотню про баб.

В последние годы ей казалось: чем больше у тебя мужиков – тем круче взбурляет жизнь. Любила, однако, не их: себя. Даже сейчас, позабыв про окочурившегося на ней мужика, начала полегоньку бока свои ласкать, оглаживать. Может, и поэтому, смерть лешака Федьки вдруг перестала волновать. А, может, и потому, что был подполковник тем ещё отморозком: раненных москалей кончал без раздумий, а одного своего, такого же, как и сам он скупердяя-западэнца из штурмовой роты «Карпатская Сечь», в расположение их части попавшего случайно, – закопал живьём. Для войны Гарай, как ей думалось, годился мало: был нерасчётлив, криклив, но в остальном, хоть и староват, а цепок, подвижен, иногда – ребячливо добр.

Дальше разговоров дело в халупке не шло. Она прислушалась. «… z kurwa zaporoska nie poradził sobie, psia Krew!» «Tak. Sprawa kepska, panie Włodzimierzu». Два поляка, словно со сковородки на сковородку, перекидывали свои шипяще-скворчащие слова, исподтишка поглядывая

--">