Юрий Васильевич Буйда - Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками

ни добра, ни зла. В этом мире мы строим свой мир — маленький, тонкий, слабосильный, целиком состоящий из слов и мечтаний, такая, знаешь, нежная дымка над злом — дунет ветер посильнее, и нет ее, этой дымки. Мы придумали свой мир, чтобы дать в нем местечко добру, которое и живет-то только благодаря нашим словам. Все эти законы, правила, науки, вся эта математика и химия — богатый вымысел, но, если зло захочет все это сгубить по-настоящему, ему стоит только привстать да рыкнуть, и нету ничего, ни нас, ни слов. Поэтому все, что нам остается, — это молитва, песня и мечта, и пока мы молимся, поем и мечтаем, добро кое-как держится. Ты не понял, к чему я веду, Кокс?

Кокс промолчал.

Он едва удерживался, чтобы не смотреть на Риту, на ее прекрасное тело, мягко обрисованное светом, который проникал через щели в крыше. А она — Кокс это чувствовал — не сводила с него глаз, и это только усиливало его мучения.

— Мне не нужно видеть эту женщину, — снова заговорил Судаков, — и мне не нужно трогать ее, чтоб насладиться ею. Все происходит вот тут... — Он положил ладонь на свой голый череп. — Зримое становится незримым, но это и есть высшее наслаждение. Мы уходим из мира зла, чтобы благодаря воображению пребывать в вымышленном мире добра. Зло не изменится, что бы мы ни делали и ни говорили. Слова, чувства, мечты — вот наш мир...

— Значит, — сказал Кокс, — как на картинку смотришь. Дрочишь, что ли?

— Я слепой, Кокс, — сказал Судаков. — Или ты не понимаешь?

— Мать там плачет, — проговорил Кокс, чувствуя, что если посмотрит на голую Риту, то потеряет сознание. — Она ж твоя мать все-таки.

— Никуда она не пойдет, — сказал Судаков, — пока я не разрешу.

— Я бы тебя убил, — сказал Кокс, — да на войне наубивался уже, хватит.

Он бросил яблоко Судакову — тот поймал.

— А по-другому ты, конечно, не умеешь. — Судаков покачал головой, достал из-под подушки револьвер, протянул Коксу. — Попробуй — я в твоей власти. Но все, что тебе удастся, это превратить зримое в зримое, живого человека в мертвого человека, вот и все, а незримое пребудет выше тебя. И ничего не изменится, потому что зло не меняется, Кокс. Выбирай, Кокс, в кого стрелять — в меня или в нее.

Кокс машинально взял револьвер, проверил барабан — в нем был один патрон, поставил барабан на место.

— Значит, — сказал он, — не пойдешь...

— Ты ничего не изменишь, К-кокс. — Рита лежала перед ним, опираясь на локти, чуть раздвинув ноги и улыбаясь. — Ты можешь даже убить меня, н-но ничего не изменишь. Я остаюсь, так и передай м-матери. Ты за меня б-был готов душу отдать — помнишь? Вот и отдай.

Кокс вытер рукавом пот со лба.

Он не знал, как ему быть.

— Чем тут у вас таким пахнет?

— Добро не пахнет, — сказал Судаков.

— Ты обещал, Кокс, — повторила Рита.

— Обещал, — хрипло сказал он, пальцем взводя курок. — Ты не понимаешь, что это такое — душу отдать. Вот я все сделаю по-человечески, и все изменится...

Судаков с улыбкой покачал головой, Рита вздохнула.

Часы в сортире пробили полдень.

По-прежнему не понимая, что делать, Кокс странно взмахнул рукой, приставил ствол револьвера к своему виску, выстрелил и упал, подвернув ногу.

И все изменилось.

Комментарии

1

Это ее фишка (фр.).

(обратно)
--">