Ричард Лахман - Что такое историческая социология?

Ричард Лахман Что такое историческая социология?

Richard Lachmann. What is Historical Sociology?

Polity, 2013

Ричард Лахман

Что такое историческая социология?

Перевод с английского М. В. Дондуковского

Под научной редакцией А.А. Смирнова

Эта книга посвящается моей тете Рут Беккер, которая всегда поощряла мою любознательность.

ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ

Я рад, что мою книгу перевели и она стала доступна русскому читателю. Россия занимает фундаментальное место в исторической социологии, составляя предмет исторических и социологических исследований, а также выступая в качестве примера для изучения формирования государства, революций, империй, классов и социальной мобильности, национализма и этничности, культуры и гендера. Я надеюсь, что эта книга поможет в развитии диалога между американскими и российскими социальными исследователями относительно наиболее подходящих методов сравнительных и исторических исследований и анализа. Поскольку эта книга написана с точки зрения одного американского социолога, пожалуй, лучшим способом представить ее — и точку зрения, а также пристрастия, нашедшие отражение в ней, — будет моя интеллектуальная биография.

Историческая социология, как я показываю в первой главе, занимает в американских университетах довольно любопытное положение. Хотя лишь немногие американские социологи занимаются историческими исследованиями, на работы по сравнительной исторической социологии приходится непропорционально большая доля премий за лучшую книгу и лучшую статью, присуждаемых Американской социологической ассоциацией. Американские студенты практически не знакомы с историей и особенно с неамериканской историей, поэтому у них нет необходимых базовых знаний, позволяющих выбрать подходящий временной период и примеры для рассмотрения интересующих их теоретических проблем.

Я пришел в историческую социологию еще студентом в 1970-х, как раз тогда, когда социологический интерес к истории достиг своего пика и когда радикальная политика привела многих студентов к марксизму, который всегда отличался сильной ориентацией на историю. Еще студентом в Принстоне мне довелось поучаствовать в кое-какой политической активности, но главным образом из желания понять, как этим сволочам все сходит с рук. Почему солдаты выстраиваются в очереди, чтобы умереть в империалистических войнах? Почему рабочие мирятся с ничтожными заработками и отчуждающим и опасным трудом? Даже тогда, задолго до свинств рейгановской и клинтоновской эпохи, не говоря уже о совсем распоясавшейся администрации Джорджа Буша-младшего и его наследников, которые сейчас контролируют Конгресс и большинство правительств штатов, я не переставал удивляться тому, что я читал в The New York Times (и моему недоумению не было предела, когда я увидел более полную картину, которую рисовали небольшие левые издания). Много раз выходя на улицу после прочтения новостей о последних вопиющих злоупотреблениях, я, не сказать чтобы в шутку, задавался вопросом: где гильотины?

Впервые прочитав Маркса, я был убежден, что где-то в этих книгах были ответы на мои вопросы. Я находил — даже в «Капитале» — исторические объяснения. Надеясь узнать больше, я — по большей части тщетно — пробовал найти курсы по истории, в которых рассматривались бы вопросы, поставленные Марксом. В философии и антропологии дела обстояли еще хуже. Социология же, факультет, на котором работали исторические компаративисты, казалась более перспективной. Поскольку я был совсем не искушенным, мне потребовалось несколько лет, чтобы понять, что модернизация и капитализм — не одно и то же, но было уже поздно: учеба закончилась, и я поступил в аспирантуру в Гарвард.

Большим достоинством гарвардской социологии в конце 1970-х — начале 1980-х помимо нескольких выдающихся учителей была почти полная свобода, позволявшая аспирантам самим выбирать темы для исследований и заниматься ими. Тогда я был убежден, что, если я хочу понять --">